Пассажиры империала - Луи Арагон

У себя в номере он опять погрузился в несвязные мысли. Воображение рисовало ему бесстыдные картины завтрашнего свидания и того, что за сим последует. В конце концов зачем ему щепетильничать? Эта самая Франческа любит разъезжать в гондолах, и она уже достигла возраста любви. Он ей ничего не будет обещать. Разумеется, если он встретится с ней завтра, то с совершенно определённой целью. Ну, а дальше? Буду развлекаться, пока не надоест… Независимость? Да ведь только идиота подобная история может лишить независимости…

И вдруг он представил себе, как эта девочка, брошенная им, да ещё, кто знает, беременная, плачет, заливается горькими слезами. Он растрогался, словно какая-нибудь белошвейка. «Ну и сволочь же я! Почему бы мне не снять в Венеции квартиру — кусочек дворца? В районе Санта-Маргарита, например? Там есть живописнейшие уголки… Она бы приходила ко мне… Можно было бы нанимать гондолу помесячно… Ах, ты старый дурак! Ведь она отшатнулась, когда ты хотел её поцеловать… Ну, то в первый раз… Как знать… Неужели я ещё способен влюбиться?.. Да не в этом дело… Влюбиться!.. Поздно мне теперь влюбляться, теперь уж не страшно, что голова закружится… А вот знать бы, может ли ещё женщина в меня влюбиться?» Он зажёг в канделябре свечи и подошёл к зеркальному шкафу. Ничего нельзя сказать. При свечах ложатся какие-то фантастические тени, выступают морщины, а самого главного не видно… Он смотрелся в зеркало с отчаянием, жаждал видеть себя совсем другим… Слишком поздно… Поздно. Ах, почему, почему он не сбежал лет на десять раньше! И он пристально вглядывался в своё отражение, с глубоким желанием обмануть себя, поверить, что он ещё может нравиться; придвинулся так близко, что стекло замутилось от его дыхания, и в зеркале он стал казаться моложе…

Он пообедал около Кампо Сан-Анджело в ресторане, из тех, что рекомендовал путеводитель. Ел каких-то мерзких тварей, которые водятся в тине и считаются человеческой пищей только в Венеции, — вкус у них такой же противный, как и та гадость, которой они питаются. Однако сейчас такие блюда соответствовали мыслям Пьера Меркадье, испытывавшего глубочайшую и приятную для него гадливость ко всему на свете, — при таком настроении белое соавское вино показалось ему чудесным, хотя обычно он совсем не любил итальянских вин. Но тщетно он пытался отвлечься от мыслей о Франческе Бьянки. Они преследовали его всю ночь, даже во сне: то она казалась ему воплощённой невинностью, то прожжённой шельмой, то он представлял её рядом с собой обнажённую, и воображение рисовало ему тогда множество соблазнительных подробностей, то даже черты её стирались, и он не мог вспомнить, какое у неё лицо. Он видел её чуть влажные глаза, её маленькие, но совсем не холёные ручки. Она могла принести ему бесценный дар, доказательство, которому каждый мужчина придаёт значение, нисколько не связанное с любовными утехами, — могла отдать свою девственность… Да, если бы она сделала это, стало быть, он ещё может нравиться, и жизнь для него ещё не кончена.

В пустыне бытия, пробегая взглядом от облака к облаку, мы жаждем найти некое небесное знамение, свидетельствующее о самом бытии, ищем в другом существе признание нашей силы, ибо несносно человеку чувствовать себя какой-то соринкой, уносимой ураганом, и нам хочется стать средоточием мира, который исчезнет, когда нас не будет… Я, я, и только я… Я не могу представить себе, что всё это меня переживёт; быть может, после моей смерти останется, как в давние-давние времена нечто вроде опустошённой каменистой степи, хаос, царство неистово бушующих, смешавшихся стихий… Грядущее представляется мне как века варварства, для меня нестерпима мысль, что вот эти дома будут стоять и после моей смерти, что между ними по улицам будут ходить молодые люди, будут бегать дети… Как талисман против смерти, Пьер призывал тень Франчески… Уж не полюбит ли он её? Как знать? Наконец всё заволоклось тьмой.

На следующий день он всё-таки пришёл около двух часов дня к подножию памятника Коллеони и долго ждал на холодном ветру. Увидев Франческу, он не сразу её узнал: она казалась меньше ростом и не такой тоненькой. Очевидно, она постаралась принарядиться: на шее у неё была пёстрая косыночка, а бедное платьишко выстирано и выглажено. Она шла быстро, почти бежала и немного запыхалась.

— Долго ждали? Извините… Отец всё не пускал, велит с малышами сидеть… Самый младший у нас болен… Я удрала через соседний дом… Мы, знаете ли, живём в удивительном доме, редко такой встретится… Вот увидите!

Она засмеялась. Потом потрогала его бороду и сказала:

— А я думала, что у всех мужчин бороды жёсткие.

Он взял её под руку.

Они долго бродили по каким-то улицам. Пьер расспрашивал свою спутницу, Франческа рассказывала, как она живёт, как нанизывает на нитку стеклянные бусы и сдаёт их на Мерчерии. («А я-то хотел подарить ей такие бусы!» — подумал Пьер.) Отец плетёт корзины, в семье много детей, надо их умывать, одевать, заботиться о них. Скоро у матери будет ещё ребёнок.

— Так вот и идёт, — сказала Франческа, — только один родится, а тут уж, глядишь, другой…

Она боялась прохожих. Должно быть, опасалась, что встретится кто-нибудь из знакомых и увидит её с иностранцем. Завидев приближающегося венецианца, она тотчас спускала на лицо косынку.

— Что бы нам с вами предпринять? Чего вам хочется? — спросил Пьер. У него-то самого были определённые намерения. Франческа замялась, потом откинула назад голову и, закрыв глаза, сказала грудным голосом, трепещущим от страстного желания:

— Покататься в гондоле.

Опять? Она со вздохом тряхнула кудрями. Да, это её мечта, она ужасно любит кататься в гондоле. Ну что ж, повернули обратно и дошли почти до площади Святого Марка: им всё не попадалось достаточно красивой гондолы, а Франческа хотела покататься в красивой гондоле. Наконец заметили вчерашнего гондольера, — он их узнал и поздоровался с ними. Франческа с мольбой посмотрела на своего спутника, и Пьер нанял гондолу. Франческе хотелось поехать в Мурано. Она робко выразила своё желание. Путь в Мурано долгий, пришлось взять второго гребца, и при найме его Франческа упорно торговалась, тараторила на венецианском наречии, потрясала маленьким кулачком; она одержала верх и гордо села в каютку рядом со своим новым другом.

В прогулке по лагуне зимой мало приятного. Довольно сильно качало. Да и Мурано — мрачное место. Это остров стеклодувов, которые