Фундамент - Алексей Филиппович Талвир

за склоки? Это за какие же склоки, хотел бы я знать? Может, за правду святую, а? А ну, говори, жук навозный! — он из всех сил стукнул кулаком по столу. Задребезжали бутылки, рюмки, приборы…

Мурзайкин, багровый как вечерняя заря, предвещающая непогоду, молча схватил обеими руками бутылки, стал совать их в буфет.

— Да не бойся, — крикнул ему Иревли, — никуда не денется твое зелье. Никогда не прощу себе того, что пил с тобой.

— Ты перепил, Леонид, перепил, — стал успокаивать его Иван Филиппович. — Ты вот что: чтобы не скомпрометировать себя, ложись-ка у меня да проспись. А завтра сам поймешь, хорошо ли ты себя вел. Пойдем уложу тебя.

Иревли с ненавистью и презрением оттолкнул трясущиеся руки Мурзайкина:

— Не прикасайся ко мне! «Скомпрометировать»! Скажи уж честно: за себя боишься! И правильно делаешь. А оставаться у тебя — ни за что! На это и не надейся: совесть заест. Прощай, Мурзайкин! Бесчестный ты человек!

Леонид Васильевич, пьяно покачиваясь, сдернул с вешалки свой плащ и, волоча его по полу, скрылся за дверью.

Через несколько дней Сергей Чигитов, задержавшись после совещания в кабинете директора завода, сообщил:

— Райком партии подобрал нам редактора заводской многотиражки. Кого бы вы думали?

Иван Филиппович сбросил с носа очки.

— Что за забота? Разве мы сами не могли найти человека? — Где-то в глубине мозга Мурзайкина все это время тлело опасение, что именно этот путь к нему на завод может избрать Иревли.

— Могли, конечно, но… Зато какой редактор! Старый газетный волк, участник войны, танкист… Я уверен, что теперь наша многотиражка будет соперничать с лучшими газетами города. Не догадываетесь, о ком речь? — Главный инженер был искренне убежден, что очень обрадует Ивана Филипповича.

— Сергей Кириллович, ты все еще живешь давними, устаревшими представлениями о людях. Тебе четвертый десяток, а восторженности как в абитуриенте, зачисленном в институт. Не солидно это как-то, несолидно, дорогой, — стараясь сдержать свой гнев, тяжело подбирая слова, начал Мурзайкин. — Редактором должен быть молодой, энергичный, хорошо знающий производство человек… Ну, а Иревли? Ведь ты о нем говоришь? — в глазах Ивана Филипповича вспыхнула надежда — вдруг он ошибся? Но Чигитов, подтверждая, кивнул головой. — Леонид Васильевич старый, больной, озлобленный неудачами человек… И, по-моему, даже спившийся… Как же ты, Сергей Кириллович, поверх моей головы, согласился с этой кандидатурой? Да еще, наверное, расхваливал перед райкомом…

— Я просто сказал, что давно знаю Леонида Васильевича…

— Скажи честно, в чем дело? Почему ты в последнее время начал ставить мне палки в колеса? В директора захотел?

Чигитов был ошарашен.

— Да вы что, Иван Филиппович? — наконец, отозвался он. — Какие палки, в какие колеса? У вас есть кто-то другой, что ли, на должность редактора? Но… Что можно иметь против Иревли? Он же честнейшей души человек, работяга…

— Вот что, Сережа, — неожиданно переходя на дружеский тон, заявил Мурзайкин. — Нам с тобой ссориться нет никакого резона. Правильно я говорю? Так вот, сделай так, чтобы духа Иревли на моем заводе не было…

— Но, Иван Филиппович, что я могу сделать? — удивился Чигитов. — Тем более что Леонид Васильевич уже выехал в Москву за семьей.

— Ну, как знаешь, я тебя предупредил. — Мурзайкин гневно вскинул свой огромный, в лопату, подбородок, в знак того, что разговор окончен…

7

Когда Чигитов вышел из кабинета директора, его окликнула секретарша:

— Сергей Кириллович, вам письмо. От жены, кажется, — Галина протянула главному инженеру конверт, а сама не спускала глаз с его лица. Она заметила, что Чигитов утомлен, чем-то озабочен. Ах, если бы она имела право выразить ему сочувствие! А вот то, что Сергей Кириллович взял из ее рук письмо совершенно равнодушно, как нечто привычное, служебное — это очень обрадовало Галину. Она даже рискнула сделать следующий шаг:

— Очень любит вас Полина Яковлевна, так часто пишет… Хотя бы быстрее переезжала, а то ведь трудно вам одному.

Секретарша надеялась услышать от Чигитова что-нибудь вроде: да какая уж там любовь!

Кто не понимал, что их давно связывало лишь брачное свидетельство. Многие посмеивались над Чигитовым: боится, мол, за свою должность, поэтому не идет на разрыв.

Чигитов, укоризненно взглянув на Галину (кто только не считает себя вправе вмешиваться в его семейные дела), вошел в свой кабинет, плотно прикрыл дверь. Нащупав кнопку выключателя, зажег свет. Безразлично повертел в руках конверт, равнодушно бросил его на стол и задумался: какая у него в общем-то нелегкая, неинтересная жизнь! Нет, не на такую надеялся он, когда воевал на фронте и учился в институте. Пока на работе все ладилось, спорилось, забылась и семейная неустроенность. Но как только возникали служебные осложнения, все беды, горечи в его душе начинали вопить в полный голос.

С тех пор как на завод пришел Мурзайкин, жизнь Чигитова стала невыносимой. Взять хотя бы сегодняшний случай: в чем его вина перед директором? Мурзайкин не только оскорбил его, но еще пригрозил какими-то кознями. А на них он, несомненно, мастер. Чем же теперь заниматься главному инженеру? Вопросами технологии производства или защищаться? Конечно, он мог бы обратиться в промышленный отдел чувашского обкома партии и рассказать Христову об осложняющихся отношениях с директором. Но что это даст? Во-первых, его же обвинят в несерьезности: только что настойчиво рекомендовал Мурзайкина и вскоре сам же на него жалуется. Во-вторых, начнутся шумные разбирательства… А чести от них ни директору, ни главному инженеру не прибавится. Нет уж, лучше потерпеть, авось все как-нибудь утихнет, уладится. У кого не бывает на службе разных шероховатостей?.. И тут Сергей Кириллович понял, что ему больше всего недостает — доброго дружеского участия, внимания, утешения. Он вскрыл конверт. Узким убористым почерком Полина писала:

«Мой милый Серж! — на лице Чигитова появилась гримаса — как все неискренне, наигранно в их отношениях! — Только что пришла с работы и сразу бросилась к столу, чтобы тебе написать следующую весточку. Ты такой оперативностью и заботой о своей женушке похвалиться не можешь. Ведь правда? Нехорошо это, нехорошо. Я ведь могу обидеться, рассердиться. Итак, живу по-прежнему, скучно, однообразно. Очень мне недостает тебя, но скоро, скоро я прилечу к тебе, жди, дорогой.

А теперь о главном: Сержик, понимаешь, в нашем тресте закладывают еще один кооперативный дом. Двухкомнатная квартира стоит около четырех тысяч рублей. Пока нужно внести сорок процентов, остальные шестьдесят — в течение пятнадцати лет. Ведь правда, редкий случай заиметь в Ленинграде хорошую квартиру? Сколько времени нам ютиться в какой-то студенческой комнатушке? Не вечно и ты будешь прозябать в своей дремучей провинции. Придет время, ты поймешь, где настоящая, красивая,