О пионеры! - Уилла Сиберт Кэсер

весело щебеча, без конца что-то готовили и лето напролет консервировали разнообразные дары природы, и в гостиной, где Александра собрала дорогую сердцу старую мебель из первого деревянного дома Бергсонов, развесила семейные портреты и расставила немногочисленные безделушки, привезенные матерью из Швеции.

Цветник при доме впечатлял аккуратностью и продуманностью – заборы и изгороди, ветроломы и сараи, симметричные пруды на пастбищах, где густые заросли ивняка дают скоту укрытие от насекомых. Во фруктовом саду была даже небольшая пасека – ряд белых ульев под орешником. Чувствовалось, что для Александры настоящий дом – все, что под открытым небом; лишь на земле она выражала себя в полную силу.

II

Александра уже сидела во главе длинного обеденного стола, покрытого красной скатертью, когда Эмиль проскользнул на свое место справа от нее. Если не было гостей, она всегда обедала со своими работниками. Три хорошенькие молоденькие шведки, нанятые для работы по дому, резали пироги, наполняли кофейные чашки, расставляли тарелки с хлебом, мясом и картошкой, все время сталкивались, хихикали и тратили уйму времени даром. Но ради веселого смеха Александра и держала в доме этих юных созданий, хотя прекрасно справилась бы с работой одна. Девушки, с их романами, нарядами и длинными письмами из дома, немало забавляли хозяйку и составляли ей компанию, когда Эмиль уезжал на учебу.

К самой молоденькой, Сигне, с красивой фигурой, веснушчатыми румяными щеками и соломенными волосами, Александра была особенно привязана, однако и наблюдала за ней строже всех: в обеденное время, в присутствии мужчин, та часто бывала чересчур игрива, отчего без конца проливала то кофе, то сливки. Считалось, что один из шестерых работников, Нильс Йенсен, за ней ухаживает, хотя держался он настолько невозмутимо, что серьезность его намерений не ясна была никому, и меньше всего самой Сигне. Когда она прислуживала за столом, Нильс угрюмо провожал взглядом каждое ее движение, а по вечерам имел обыкновение сидеть у печи и наблюдать за девушкой, наигрывая грустные мелодии на гармонике. Однажды Александра спросила Сигну, насколько это всерьез. Спрятав руки под передник, та робко ответила: «Не знаю, мэм, а только он по всякому поводу так распекает меня, будто хочет жениться».

По левую руку от Александры сидел босоногий старик в длинной голубой рубахе с открытым воротом. За прошедшие годы его седая грива не поредела, однако маленькие голубые глаза побледнели и стали слезиться, а красное лицо увяло, словно яблоко, провисевшее зиму на ветке. Когда двенадцать лет назад у Айвара отняли землю по причине ненадлежащего пользования, Александра приняла его в круг своих домочадцев. Слишком старый, чтобы работать в поле, он запрягал и распрягал лошадей, а также следил за здоровьем скота. Иногда зимними вечерами Александра приглашала его в гостиную и с удовольствием слушала, как хорошо он читает Библию. Айвар сторонился людского жилья, поэтому жил в амбаре, где его радовало соседство лошадей и, как он говорил, отсутствие соблазнов, хотя в чем они заключаются, никто не знал. Холодными вечерами старик допоздна сидел у огня в кухне и плел гамаки или чинил упряжь, а потом, после долгой молитвы, надевал длинную куртку из воловьей кожи и отправлялся спать к себе в амбар.

Сама Александра изменилась очень мало – разве что стала полнее и румянее, веселее и энергичнее, чем в юности. Она была все так же спокойна и рассудительна, по-прежнему смотрела на мир ясными глазами и неизменно заплетала волосы в две косы, уложенные вокруг головы. Непослушные кудряшки, выскользнувшие из прически, делали ее похожей на махровый подсолнечник, вроде тех, что росли на границах овощных грядок. Летом кожу всегда покрывал загар, поскольку шляпку Александра чаще носила на локте, чем на голове. И все же под приоткрытым воротником или приподнятыми манжетами проглядывала совершенно белоснежная гладкая кожа, какая бывает только у шведок.

За столом Александра разговаривала мало, зато поощряла остальных и внимательно выслушивала своих работников, даже когда они говорили глупости. На этот раз Барни Флинн, рослый рыжеволосый ирландец, который работал на ферме уже пять лет и негласно считался старшиной, принялся ворчать по поводу нового силосного хранилища, построенного нынешней весной. Это был первый силос на высокогорье, и соседи Александры, равно как и рабочие, отнеслись к затее с подозрением.

– Конечно, если от него не будет толку, нам хватит корма и без этого, – снисходительно заметил Барни.

Нильс Йенсен, угрюмый ухажер Сигны, вставил:

– Лу говорит, что ему даром не надо никакого силоса – у скота от него вздутие. Он слышал, у кого-то четыре лошади сдохли от этой дряни.

Александра перевела взгляд с Барни на Нильса.

– Что ж, единственный способ узнать наверняка – попробовать. У нас с Лу разные представления о корме для скота, и это хорошо. Не годится, чтобы все члены семьи думали одинаково – так далеко не уедешь. Лу может учиться на моих ошибках, а я – на его. Разве не справедливо, Барни?

Ирландец рассмеялся. Он не любил Лу – тот всегда разговаривал с рабочими свысока и считал, что сестра им слишком много платит.

– Ничего не скажу – надо испытать эту штуку по-честному, мэм. Ведь уйма денег потрачена. Пусть Эмиль сходит со мной, посмотрит.

Барни встал, снял с гвоздя шляпу и поманил Эмиля, который, как считалось, и затеял силосное хранилище, нахватавшись идей в университете. Остальные последовали за ними, кроме старого Айвара. За обедом тот подавленно молчал и не участвовал в разговоре, даже когда зашла речь о вздутии из-за стеблей кукурузы, о котором наверняка знал не понаслышке.

– Айвар, ты хотел со мной поговорить? – спросила Александра, вставая из-за стола. – Пойдем в гостиную.

Старик последовал за ней. Когда она кивком предложила ему сесть, покачал головой. Тогда Александра взяла корзинку с рукоделием и приготовилась ждать. Айвар стоял, стиснув перед собой руки, опустив голову и не отрывая взгляда от ковра. С возрастом его кривые ноги будто укоротились и совсем не подходили к крупному телу и широким плечам.

– Итак, Айвар, в чем дело? – спросила Александра, когда молчание затянулось.

Айвар так и не выучил английский язык, по-норвежски говорил старомодно и торжественно, а к хозяйке всегда обращался с глубочайшим почтением, надеясь подать пример служанкам, которых находил чересчур фамильярными.

– Госпожа, – едва слышно начал он, не поднимая глаз, – с недавних пор на меня смотрят косо. Пошли разговоры.

– Какие разговоры, Айвар?

– О том, чтобы услать меня в лечебницу.

Александра отложила шитье и твердо произнесла:

– Со мной об этом никто не заговаривал. Зачем ты их слушаешь? Ведь знаешь, я никогда