Всадник без головы. Морской волчонок - Майн Рид

хоть часть того времени, которое вы поневоле убиваете на зубрежку катехизиса и древних языков, ушло на приобретение здоровых мускульных навыков, в том числе и умения плавать! Наше правительство не озабочено тем, чтобы создать здоровых людей из детей бедняков; вас учат смирению и покорности. Сделайте себя сильными людьми! Блестящие молодые джентльмены в своих университетах и колледжах занимаются греблей и плаванием как спортом. Для вас это – необходимость. Никто вам не поможет, дети моряков и матросов. Закаляйте себя для достойной борьбы за существование!

Лично я благодаря своей страсти к морю неоднократно бывал на волосок от гибели. Волны как бы задались целью поглотить меня при первом случае; на любовь мою пучина отвечала грозным ревом и свирепыми предостережениями. Если бы волны были одушевлены, я упрекнул бы их в черной неблагодарности.

Прошло уже несколько недель после трагикомического купания в пруду, и я уже показал в плавании значительные успехи, когда более серьезная катастрофа едва не пресекла мою морскую карьеру.

Она разыгралась не в заплесневевшей луже и не в зеркальном пруду, где плавают белоснежные лебеди.

Бухта, в которой обычно купались жители нашего местечка, была выбрана не совсем удачно. Пляж, правда, был прекрасный, с желтым, канареечного цвета, песком и белыми ракушками, но под прозрачной поверхностью вод таилось мощное и опасное течение, бороться с которым было под стать только опытному пловцу.

Кое-кто утонул, вовлеченный в воронку; эти несчастные случаи почти заглохли в памяти, окутались дымком легенды. Не так давно приезжих купальщиков чуть не вынесло этим течением в открытое море, но рыбаки заметили их со своих баркасов и спасли.

Старейшины поселка, седобородые рыбаки, чье веское слово делает у нас погоду, не любят распространяться об этих печальных случаях и лишь пожимают плечами, если кто обмолвится о них. Меня всегда удивляла эта странная сдержанность, это намеренное замалчивание очевидности; иные старожилы доходят до того, что вовсе отрицают существование подводного течения, другие утверждают, что оно совершенно безобидно. Однако я заметил, что детям своим они запрещают купаться в подозрительных местах.

Лишь много позже, когда после сорока лет бурных скитаний и приключений я возвратился на родину, для меня разъяснилась истинная причина двусмысленной сдержанности моих сограждан. Нужно вам сказать, что деревушка наша является дачным поселком, куда в летнее время стекаются купальщики из больших городов, и что благосостояние жителей до известной степени связано с наплывом приезжих. Легко себе представить, что дурная слава нашей бухты была бы убийственной для ее репутации как дачного места и что наш крошечный курорт заглох бы вовсе, взятый приезжими под сомнение. Прощай тогда летний заработок! Вот почему мудрые старейшины поселка предпочитали замалчивать подводное течение. Но как ни отпирались наши козлобородые старцы, я чуть не погиб по милости этой подводной струи.

«Чуть-чуть» не считается – скажете вы, так как видите меня здоровым и невредимым. Не знаю, по-моему, это была настоящая гибель; я окончательно обмер, потерял сознание от страха и боли; можно было разрезать меня на кусочки, и я не заметил бы.

Я бы простился с милой жизнью в тот самый день, если бы на выручку мне не явился один цветущий и веселый парень, лодочник из нашего поселка по имени Гарри Блю – мой избавитель и будущий друг.

Сам по себе этот случай не представляет ничего замечательного, и я вам рассказываю о нем потому только, что тогда завязалось мое знакомство с Гарри, который на целые годы стал для меня живым примером, недосягаемым образцом и предопределил всю мою дальнейшую судьбу.

Итак, я купался на взморье и, по оплошности или увлекаемый жаждой исследовать отдаленный уголок бухты, направился к одному из самых опасных мест пресловутого течения; оно меня сразу же подхватило и, закрутив, понесло к открытому морю. Я был уже на таком расстоянии от берега, что нечего было мечтать достигнуть его вплавь; к тому же страх сковал меня. Так или иначе, я сдался стихии без бою и камнем пошел ко дну.

Я смутно вспоминаю, что в ту минуту, когда я перестал барахтаться, мелькнула какая-то лодка и в ней – человек. Потом все исчезло в тумане; глухой рокот, похожий на раскаты грома, хлынул мне в уши, и сознание померкло, как пламя задутой свечи.

Я не помню ничего промежуточного, пока не очнулся. Когда я раскрыл глаза, надо мною склонялось улыбающееся молодое лицо; кто-то растирал меня, делая мне искусственное дыхание, возвращая к жизни разнообразными приемами, щекотал перышком мои ноздри.

К жизни меня вернул Гарри Блю.

Как только я зашевелился, он сгреб меня на руки и отнес к матери, которая чуть не обезумела от радости. Мне дали глотнуть водки, закутали в шерстяные одеяла, подложили к пяткам нагретые кирпичи, окружили горячими бутылками, давали нюхать уксус и соли, – короче, ни одна спасательная станция не одарила бы меня большей заботой.

Через двадцать четыре часа я был уже на ногах – резвый, веселый, беспечный, как ни в чем не бывало.

Еще один урок пропал даром!

Много их было, но о том, как пропали первые уроки, я всегда вспоминаю с улыбкой: я был неизлечим. Зовы морской стихии раздавались все более и более внятно, будущее рисовалось мне в пленительном свете, и голос опасности, ревущий в морских волнах, звучал для меня музыкой надежды.

Глава IV

Две шлюпки Гарри Блю

Опасность, которой я так счастливо избежал, не только не ослабила моего влечения к морю, но послужила новым и сильным толчком моей исконной страсти.

Я был благодарен молодому лодочнику, который меня спас. Вскоре благодарность эта перешла в настоящую дружбу. Гарри был славным веселым моряком и хорошим товарищем. Я, мальчишка, видел в нем недосягаемый образец. Ко мне он благоволил. Единственный из старших, он не глумился над моей влюбленностью в морскую стихию, несколько странную для такого карапуза, как я. Забавно вспомнить, но Гарри вел себя так, словно не он меня вытащил из воды, а я – его. Он вызвался научить меня плавать и в поте лица своего действительно привил мне самые лучшие и экономные приемы хорошего пловца. Он же научил меня грести, и через две-три недели я греб уже очень недурно для своего возраста – гораздо лучше, чем все мои сверстники. К великой радости моей, я управлялся уже не одним веслом, как дети, а двумя и маневрировал без посторонней помощи. Как я гордился этими достижениями! Но всего более польстило моему самолюбию первое самостоятельное поручение, которое дал мне Гарри: взять его шлюпку в заводи, где она стояла на якоре, и причалить с ней к пристани, где он меня ожидал. Нередко, проплывая в виду берега или под бортом какой-нибудь шхуны, стоявшей на рейде, я слышал пущенные мне вдогонку язвительные восклицания, относившиеся к моей невзрачной особе и дерзкой самоуверенности:

– Поглядите на этого малыша! Ай да молокосос: ему бы держаться за подол матери, а не грести на шлюпке!

Я краснел до ушей и еще добросовестней налегал на весла, провожаемый взрывами дружного хохота. Но оскорбления не принижали моего духа: я не только не унывал, но загорался честолюбивым огнем, стремясь доказать всем и каждому, что, несмотря на мой до смешного маленький рост, ловко управляюсь с лодкой.

Прошло немного времени, и никому уже, кроме случайных приезжих, не приходило в голову смеяться над самонадеянным мальчуганом.

Все убедились в моем умении, и я приобрел завидную для мальчишки репутацию. Меня ласково трепали по плечу, называли «морячком», «матросиком», а под конец дали мне кличку: «морской волчонок», которая так и осталась за мной.

Родные готовили меня к морскому поприщу: предполагали, что я буду сопровождать отца в ближайшем плавании. Я щеголял в матросском костюмчике: в куртке из синего сукна и широких, с раструбами, панталонах; как настоящий моряк, я повязывал шею черным шелковым галстуком и носил отложной воротник.

Очевидно, моя мальчишески важная осанка нравилась людям, а я любил, когда меня называли «морским волчонком»: как-никак это было лестно. Ведь автором этого приятного прозвища был, кажется, Гарри Блю.

К тому времени дела Гарри Блю пошли в гору: он обзавелся двумя добротными шлюпками. Шлюпку побольше он называл «адмиральской» и пользовался ею для трех или четырех пассажиров; другая была значительно меньше и годилась только для одного.

В разгар купального сезона, когда ежедневно устраивались морские