Пирамида предков - Ильза Тильш

Крутой раствор — о деньгах разговор, слабая краска — пустая чашка.

Можно предположить, что Йозеф во время своего учения овладел искусством красильщика лишь в небольшом объеме, а уж во время своих странствий дополнил и усовершенствовал его у разных мастеров. Сквозь лупу я рассматриваю его лицо, лицо настойчивого, честолюбивого человека. Его меланхолический взгляд — взгляд художника.

Я уверена, при покупке деревянных матриц для набивки Йозеф обнаруживал вкус и чутье, выбирая самые модные узоры. Он покупал индиго нужного качества и умел так размолоть его, что, когда он бросал щепотку уже размолотого индиго в цилиндрический сосуд с водой, краска растворялась полностью и ни одного зернышка или крупиночки не оставалось в осадке — он знал, как приготовить красящую смесь нужной концентрации. Скорее всего, у него был основополагающий труд о набивном и красильном ремесле в полном его объеме Вильгельма Генриха фон Куррера, изданный в Вене в 1849 году, и он его основательно изучил (может быть, это настольное пособие красильщиков и колористов по набивному и красильному искусству было в числе тех томов и фолиантов, которые внук Йозефа видел на чердаке у тети Цецилии.)

Я представляю, что Йозеф умел красить и набивать не только синей краской, а знал и корень марены, знал, как его собирают, размельчают, сушат, растирают в мелкий порошок, просеивают, что он владел секретом красной краски (корни марены он, наверное, вывозил из Силезии, причем не дешевые осенние, а особенно качественные и дорогие летние), умел делать желтую краску из корня марены с киноварью, сумахом или ягодами крушины. Смешивая сумах с кубовой краской, он получал зеленый цвет, смесь марены, глинозема и железных квасцов давала коричневый цвет, сумах с кубовой краской, но немного в другой пропорции, превращался в черную краску; возможно, Йозефу удавалось получить очень нежный розовый цвет, осторожно прибавляя к красящей смеси ализарин.

Я думаю, что, хотя он умел покрасить шерсть, шелк, нитки, пряжу и перья, специализировался он как набивщик узоров на полотно, а позже — и на хлопок, потому что набивка пользовалась наибольшим спросом. Йозеф, человек с меланхоличным взглядом и оттопыренными ушами, которые он передал по наследству всем своим детям, был известен далеко за пределами той деревни, в которой он жил, по всем окрестным деревням и городкам, прежде всего благодаря этим синим, окрашенным индиго, полотняным и хлопчатобумажным тканям.

* * *

Отец поместил на своем плане квадратик, обозначающий дом деда Йозефа на берегу маленького ручейка, ручеек на фотографии не виден, он, наверное, находится за домом, там, где двор. Вода в маленьком ручейке, вероятно, редко бывала прозрачной, чаще всего она была голубоватая или синяя, иногда желтая, зеленая или оранжевая и даже кроваво-красная. По цвету маленького ручейка было видно, какой краской Йозеф только что пользовался в своей мастерской, светло-голубой витриолью нежных тонов, просто голубой или ядовито-синим перламутром, все это — с добавлением индиго; было видно, наносил ли он с помощью деревянных форм и смесей, состоящих из жженой резины, трубочной глины и крахмала, замысловатые узоры, которые после окраски и промывания выделялись белым на голубом фоне, а потом в чанах с оранжевым хромом, лимонно-желтой краской или мареновым крапом становились желтыми, оранжевыми или красными, смешивал ли он разные оттенки голубого и желтого, получая, таким образом зеленый, красил ли он в розовый или только в простенькие светло-голубые тона; добиваясь многоцветной гаммы своих набивных изделий. Так как вода маленького ручейка, судя по плану, нарисованному отцом, подводится обратно к Мюльбаху, его волны в нижнем течении тоже, наверное, светились более или менее нежными цветами. Могли ли там жить форели, раки, другие водные обитатели, тянулись ли пестрые облачка краски туда, где Мюльбах впадает в Марх и русло сильно расширяется, радовала ли живая игра цветов глаз путешественника, крестьянина, рыбака еще многие километры от дельты Мюльбаха, — этого не знает никто из ныне живущих.

Я пытаюсь думать вспять, перенестись во время молодости моего прадеда Йозефа, седьмого ребенка Иоганна Венцеля Второго, я вижу это далекое светло-голубое, ярко-синее, густеющее до чернильной синевы время. Я погружаюсь в книгу Генриха фон Куррера «Настольное пособие красильщиков и колористов по набивному и красильному искусству», читаю рецепты красящих смесей, которыми, возможно, пользовался и Йозеф; переступаю порог его дома, вижу, как он что-то помешивает, растирает, растворяет, смешивает; я вижу теплые чаны с содой, поташем, чаны с мочевиной для производства саксонской зелени, вижу, как он делает запас смеси для белой набивки, смешивает, растворяет над огнем в больших сосудах с речной водой медную витриоль, медную патину, жженую резину, крахмал и трубочную глину, а после пропускает все через полотняное сито, я пытаюсь представить себе, как он возился с кислотами, оловянной солью и свинцом, жженой резиной, квасцами с гашеной известью, жженым крахмалом, железной витриолью, известковым раствором, с медным купоросом, с тестообразным сернокислым свинцом, глиноземом, цинковой витриолью; вижу, как он колотит рулоны с помощью особой колотильной машины, прокатывает полотно на деревянном станке, протягивает бесконечную ленту полотна через печатную станину и сушилку, закрепляет его равномерными складками на железных кольцах, а потом опускает в чан. Покраска шла поэтапно: семь раз полотно погружалось в чан с нижней стороны, семь раз — с верхней. В промежутках между этапами покраски полотно каждый раз десять минут проветривали, хлопали по нему палками, чтобы складки не склеивались друг с другом, двойная покраска проходит уже в четырнадцать этапов, потом полотно сушат; прежде чем раскрасить пока еще белый узор разными цветами, Йозеф промывает полотно в слабом растворе серной кислоты.

Взвешивать, заполнять, растворять, отмерять, помешивать в котлах, греть над огнем, охлаждать, замешивать, просеивать, разводить в воде коровий навоз, вдыхать пары кислот. То, чем занимался Йозеф, было нелегким делом, даже если он нанимал подмастерье или работника и ему не приходилось, скажем, подолгу мять ногами трубочную глину, пока она не станет мягкой, как масло.

Рассматривая фотографию, сделанную в Ландскроне или в Мариш-Шенберге (Шумперке), я могу представить себе длину его рук, величину кистей, тех кистей, которые видел внук, когда дед душил голубей, но вдобавок еще и величину и тяжесть рук его жены.

Ведь действительно, кто снимал покрашенное полотно с сушилки, кто складывал его в корзины, кто тащил его на своих плечах к Мюльбаху, кто промывал, стирал, вымачивал в Мюльбахе полотно, кто вынимал его из воды, кто раскладывал еще не покрашенное полотно на небольших прибрежных полянках