Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Эта цифра тоже мерцает. Если эти трое – Матюшин, Крученых и Малевич, почему нет Хлебникова и Гуро? Если речь о Гуро, Хлебникове и Крученых, где Матюшин и Малевич?

Может, это и есть то, что называется двоемирием? В Уусиккирко это остро ощущалось. Особенно тогда, когда Матюшин с Малевичем приходили на кладбище, а затем шли обратно.

Возможно, из этих разговоров – близко и далеко от Гуро – возник малевичевский портрет Матюшина тринадцатого года. Это портрет не больше, чем упомянутая призма – автопортрет. Тут нет знакомых усов, улыбки и трости. Есть что-то вроде клавиш, галстука и пуговицы, но скорее всего сходство случайно.

Мы помним, что Михаил Васильевич отмерял время шоками. Казалось бы, шок – это что-то вроде взрыва. Все летит в разные стороны и никогда не станет целым. У него выходило наоборот. Он верил во взрыв животворящий, соединяющий распавшееся воедино.

Все это Малевич показывал на примере. Предположим, существует разнонаправленное движение. В реальности было бы не избежать катастрофы, но сейчас все закончилось счастливо. На свет появилась одна из самых гармоничных его работ.

В этой картине тоже есть мерцание. Хрупкость – и неокончательность, сила – и цельность. Из хаоса рождается единство, при этом хаос никуда не уходит. Так чувствовал себя Матюшин в тринадцатом году. Только что он потерял жену, впал в отчаяние, но все же решил жить дальше.

И еще через месяц

Почти каждый день Матюшин беседует с Гуро. В какой-то момент он понял, что им надо отдохнуть друг от друга. Уж очень бурные выходили беседы. Для людей, расставшихся навсегда, это все-таки чересчур.

Значит, придется сменить обстановку. Если не случилась Германия, можно переехать в соседний дом. Тут хотя бы есть то, что Малевич называл прибавочным элементом. Номер квартиры тоже двенадцать, да и вид из окна напоминает прежний. Только ракурс немного другой.

Тут жила Екатерина Гуро с семьей. Так что и в этом смысле ниточка не рвалась, а тянулась дальше.

Новым должно было стать ощущение независимости. Словно он находится не внутри прошлого, а видит его со стороны.

Об одной причине не скажешь вслух. Если Елена его не совсем покинула, то ей, должно быть, многое непонятно. Для чего, к примеру, к нему зачастила Ольга? Она не станет ему выговаривать, но ее молчание выразительней слов.

После обмена поводов для подозрений не будет. Впрочем, пока это только мечты. Чтобы их осуществить, нужно согласие инстанции столь же твердолобой, как канцелярия оркестра.

С 1904 года несколько домов по Песочной принадлежали Литературному фонду. Сейчас связи с литературой истончились до неразличимости, но у фонда остались кое-какие права. Здесь по-прежнему решали, кому где жить и какую площадь занимать.

К этому времени Матюшин был уже известным художником, но для фонда оставался «отставным музыкантом». Подпишись он иначе, от него бы потребовали это подтвердить. Предоставить что-то более весомое, чем картины.

Срочность переезда Михаил Васильевич объяснял тем, что ему трудно оплачивать большую квартиру. К тому же он хочет помочь сестре жены избавиться от соседа. Уж лучше слушать его скрипку, чем вопли пьяного мастерового.

О главной причине Матюшин не заикнулся. Вряд ли его поймут, если он скажет, что меняется потому, что хочет увеличить дистанцию.

Литфонд вроде согласился, а потом засомневался. Странно менять шило на мыло, двенадцать на двенадцать. Да и какая разница, кому мешает сосед? Возможно, на новом месте он разойдется еще больше.

Сосед тоже не давал согласия. Видно, он не представлял жизни без семейства Гуро. Пришлось постучаться в соседнюю дверь. Здесь квартировала целая артель плотников. Существовали они в такой тесноте, что долго уговаривать не пришлось.

Представьте молодых, полных сил ребят. Все в их руках спорится. Возвести дом им так же просто, как сколотить скамейку. Понятно, что их не тревожила тень Гуро. Да и тарелки были для них не средством связи, а предметами быта.

После переезда Матюшин вновь рисовал, ходил на выставки, встречался с разными людьми. Хотя бы с той же Ольгой. Прежде Елена постоянно была рядом, а теперь появлялась редко. Смотрела издалека на мужа и подругу и думала: а почему нет?

Первое появление Бонча

За время, прошедшее с начала истории, Громозова успела не раз измениться. Теперь она не мечтала о громе и молниях. Для чего эта иллюминация, когда есть тихие радости?

Вот такое знакомство – разве не приобретение? Как-то в книжную лавку заглянул симпатичный человек. Вообще-то несимпатичные редко покупают книги, поэтому удивляться тут нечему. Странным было то, что новый знакомый не пропал, а остался в ее жизни. Даже пару раз пытался ее направлять.

Его фамилия была Бонч-Бруевич. Ей понравилось то, что он зажигался от каждой новинки. При этом в книге ему было важно все. Не только автор и тема, но плотность бумаги и широта корешка.

С этих пор интерес был взаимным. Не в том смысле, о котором вы подумали, а в куда более долгосрочном.

В шестом году Бонч создал издательство «Вперед» и присматривал сотрудников. Кроме того, что Громозова понимала в книгах, у нее было еще одно преимущество. Многие авторы тоже сидели в тюрьмах, а это сближает, как ничто другое.

Издательство разгромила полиция. Потом три года пришлось собираться с силами. Наконец, Бонч предпринял вторую попытку.

Название «Вперед» говорило о продвижении и завоевании, а «Жизнь и знание» – о карандаше в руке и круге горящей лампы. Раньше читателя звали сражаться, а теперь останавливали. Благо есть что почитать.

В тринадцатом году было много разных событий, а тут еще это предложение. В последнюю поездку в Уусиккирко Ольга взяла недавно изданную ими книгу. Вот, мол, что мы выпускаем! Это тебе не цветы-птички-травинки, а настоящая жизнь.

Прежде всего Громозова занималась распространением. Тут ей пригодился опыт контроля за явками. Чтобы книги уходили куда надо, следовало помнить множество адресов.

Все происходило параллельно. К примеру, вечером Ольга играет в «Победе над солнцем», а с утра у нее другие проблемы. Она думает о том, чтобы книги не затерялись, а, подобно стреле, попадали в цель.

Оказалось, в ее жизни есть место и для личного. Тут тоже наметились перемены. Пока это секрет, но самые бдительные соседи уже перешептываются. Одна говорит: «Ты знаешь…», а другая отвечает: «Не может быть!»

Не очень понятно, как это началось. Помните, Гуро назвала ее «пушковатый скромный луч мой – Олли…»? Луч всегда появляется незаметно. Только что его не было, а вот он есть.