В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

изумрудом, но не удостоит Альфа Омегу даже поворота своей увенчанной сиденьем от унитаза головы. После чего, пользуясь тем, что рабовладение не входит в Список Свобод, а значит, разрешено Демократией, Нерон наклонится к черешневому человекоподобному и шепотом повторит свой вопрос:

– Сколько ты стоишь?

– Скажи-ка, дядя, ведь не даром… – с досадой усмехнется Альфа Омега.

Человекоподобное замрет, и по черешневым глазам нельзя будет определить, что оно собирается предпринять: направить заявление об изнасиловании – хоть бы даже и в кредит – или назвать свою цену.

Альфа Омега поймает себя на том, что отчего-то и сам замер и, кажется, даже не дышит, ожидая ответа.

– Надолго? – произнесет наконец черешневое человекоподобное.

– Нет. До конца света, – промурлычет Нерон, снова без разрешения дотрагиваясь до нежного человекоподобного жирной рукой в блестящей, курчавой шерсти.

Тут Альфа Омега почувствует, что вспотел, чего с ним не случалось с тех пор, как Демократия с целью прекращения бессмысленного расхода энергии (как электрической, так и человеческой) запретила спорт.

– А чего бы нам не рвануть в «Геленджик»? – скажет Нерон, еще ближе склоняясь над черешневым человекоподобным.

– Я и так живу в Геленджике.

– Да не в твой Геленджик. В клуб! Самый топчик сейчас. Не слышало?

– Я подумаю, – опустив глаза, тихо ответит человекоподобное.

И тут же Альфа Омегу подковырнет изнутри, словно батиным долотом, и голову сдавит каким-то железным обручем, как если бы батя вместо высококачественного влепил ему в лоб какой-нибудь второсортный эпидермис.

– А все потому, что я свои стабилизаторы бандосам скормил, – скажет себе под нос Альфа Омега.

Он положит синтезированную руку на рыжий кожзам и, забрав ягненка, пойдет к агитплакату: «У кого что болит – один раз отрежь!» Рожи и задницы святой свиньи с настенных гербов проводят его ледяным презрением.

Но ягненок вдруг выпрыгнет из рук Альфа Омеги и побежит обратно к черешневому человекоподобному, а оттуда – назад к хозяину, и, пометавшись так два или три раза, остановится посреди коридора и разревется, как младенец, проснувшийся один в темной комнате.

– Как его зовут? – человекоподобное, слегка отодвигаясь от Нерона, улыбнется и поднимет черешневые глаза.

– Его зовут Я, – скажет Альфа Омега, все еще стоя у выхода из поликлиники.

– Я? Просто Я?

– Да. Он же Я-гненок.

Я зальется умоляющим лаем, и тогда Альфа Омега вернется, обойдет Нерона и его безмолвную свиту, поднимет с кожзама синтезированную руку и ловко приладит ее к плечу черешневого человекоподобного.

– Не жмет?

– Нет, – улыбнется человекоподобное. – Только чешется немножко.

– До свадьбы заживет, – буркнет Альфа Омега, прямо посмотрит на Нерона, и выйдет из коридора, таща подмышкой упирающегося Я и не обращая внимания на вопли ИЯ, возмущенного упоминанием свадьбы.

На улице мусорные баки, как всегда переполненные пластиковым хламом, будут ронять этот хлам на разбитый асфальт, умудрившийся пережить предпоследние времена, и белые катафоты шлагбаума отразят сиреневые лучи знаменитого соловецкого заката – знаменитого не потому что это какой-то особенный, небывалый закат, а потому что почти нигде на земле давно уже нет никаких закатов. Мусорки, хлам и разбитый асфальт припорошит последний мягкий снежок. Последний – в прямом смысле слова.

Альфа Омега механически махнет рукой, шлагбаум распознает его чип и спишет из личного кабинета четыре балла.

– Произведена оплата за парковку летательных протезов, – автоматически сообщит ИЯ.

Вдруг что-то мягкое и упругое прилетит в голову Альфа Омеге. Он вытянет шею, покрутит головой, ягненок потянется мордочкой к лицу хозяина, и второй снежок полетит им обоим прямо в нос. У шлагбаума, с третьим снежком в синтезированной руке, будет стоять черешневое человекоподобное, в целлофановых красных сапожках и красной шапочке, отороченной нейлоновой норкой.

Альфа Омега невольно залюбуется тем, как ладненько припаялась к плечу синтезированная рука, но, вспомнив Нерона, сам себе объяснит, что любуется только лишь профессиональной работой плотника. Нагнется, скомкает в руке крепкий снежок и, улыбнувшись, запустит в черешневое человекоподобное. Но ловкое человекоподобное, бросив третий снежок в шею Альфа Омеги, тут же взмоет над мусорками – Альфа Омега и не заметит, что оно уже успело нацепить летательные протезы – кстати, шикарные, даже слишком шикарные для такого скромного с виду человекоподобного.

В Альфа Омеге проснется спортивный азарт гонщика, он рванет к своему парковочному месту, схватит собственные протезы, закинет их за спину, они тут же ввинтятся в дюбели под лопатками – стильные, тюнинговые крылья цвета «мокрый асфальт». Черешневое человекоподобное, обернувшись, оценит крылья и нежно прошепчет:

– Шикардос!

После чего рванет навстречу закату, и Альфа Омега, взмыв над парковкой, устремится вслед.

Будет февраль, и, обгоняя больших соловецких чаек, двое будут лететь над зацветающими в ранней вечной весне Соловками. Внизу промчится каракуль соснового бора, чьи поляны, как карманы зеленой шубки, до краев набиты вороникой и боровиками, мелькнет соловецкий маяк, работающий на керосиновых лампах, когда-то слепивший мощными прожекторами, а теперь надеющийся лишь на то, что до конца света не исчерпается весь керосин на военных складах, расплодившихся еще до того, как закончилось все, включая войну.

Будет февраль, самый исток вечной весны, и луга, покрывающие Соловки, разживутся коврами бело-синих подснежников и пролесок. За лугами, до самых границ с Автономией, вытянутся бамбуковые плантации, а за ними – Белое море с несметными караванами галер, добывающих водоросли. Эти водоросли и этот бамбук будут главным ресурсом планеты, заменяющим ста пятидесяти миллиардам человекоподобных фрукты и овощи, кофе и чай, мясо и хлеб – ведь нельзя прокормить сто пятьдесят миллиардов единственным светлым сосновым бором, будь он хоть до макушки набит вороникой.

По крепостным валунам будут простреливать зеленые ящерки, расплодившиеся с тех пор, как здесь установились субтропики, и теплолюбивые хосты, с неземными усилиями выращенные монахами в Соловецком ботаническом саду, перевалили за ограду сада и стали расти даже в щелях асфальта – без всяких усилий.

– Как у вас хорошо-то, на Соловках! Не то, что в Геленджике! – поразится черешневое человекоподобное.

Альфа Омега не успеет ответить, как ИЯ прокомментирует:

– Климат на Соловках умеренно-субтропический. После ядерной войны здесь установилась устойчивая вечная весна. Зимой преимущественно ранняя весна, с преобладанием ландышей, летом – поздняя весна, с преобладанием сирени.

Ускользая от Альфы Омеги навстречу прохладному солнцу цвета «розовый фламинго» [смотри Qr-код], черешневое человекоподобное, со своими белыми крыльями, красной шапочкой и целлофановыми сапожками, в розоватых лучах и само будет похоже на великолепное фламинго, догоняющее породивший его закат.

Двое живописно развернутся над Святым озером, пролетят над Монастырем, над Секирной горой и, покинув пределы благословенного климата Соловков, ворвутся в слепящую тьму остального мира, в Автономию Демократии, где вдали будут угадываться костры с полыхающими ведьмами, проспекты, уставленные распятыми, принудительные абортарии, мусорные берлоги с их человекоподобными постояльцами, свалки, невольничьи