Калейдоскоп, или Наперегонки с самим собой - Лев Юрьевич Альтмарк

Яшка понял, что чем активней он станет внедряться в здешнюю жизнь, тем легче ему будет искать в ней своё место – беседовать с людьми, предугадывать ход их мыслей, рассчитывать поступки. И если он на чём-то прокалывался по незнанию или по неумению, – кого, спрашивается, миновала сия скорбная чаша? – то последствия будут всё-таки не такими катастрофическими и трагическими. А со временем и проколов почти не случится.

Руководителем местного музыкального коллектива ему, безусловно, не стать. Сколотить группу из приехавших, как и он, музыкантов, ему, может, и удалось бы, – благо, желающих вернуться к своей музыкальной профессии немало, – но нужна ли кому-то в Израиле музыка российских танцплощадок, если даже местные музыканты, исполняющие востребованную восточную музыку, называемую «мизрахи», не очень-то сильно жируют на немногочисленных концертных площадках маленькой страны?

Нет, к музыке он точно не вернётся. Больше это не его стезя. Мог бы, наверное, ещё писать тексты для песенок на иврите, но – увы, для этого нужно иврит выучить хотя бы до свободного им владения, а этого всё ещё нет…

Искать работу инженера? В этой сфере шансов у него наверняка больше, только стоит ли менять шило на мыло? Инженером он поработал на прежней родине, и ещё там понял, что это тоже не его стихия. Если говорить положа руку на сердце, ему ещё тогда показалось, что ступеньки, по которым он поднимался или его автоматически поднимали в конструкторских бюро, совсем не для него, ведь нельзя быть успешным в чём-то и одновременно относиться к этому с прохладцей, как к чему-то вынужденному и необязательному. А ведь именно так оно и было. Дело, которому себя посвящаешь, обязательно должно стать любимым, и лишь тогда оно начинает приносить радость и настоящую пользу…

Литература? Может быть, литература… Вот только бы поднакопить побольше сюжетов на местном материале, которые пригодятся для будущей книги. А их, этих сюжетов, вон сколько вокруг, только успевай записывать и не пропускай их мимо внимания. Поэтому Яшка в последнее время стал носить с собой блокнот, который доставал в самые, казалось бы, неподходящие, но интересные, по его мнению, моменты и записывал мысли, мелькнувшие в голове. И пускай окружающие недоумевают, а порой даже вертят пальцем у виска. Он-то прекрасно знал, что стоит отложить фиксацию этой мелькнувшей мысли на более удобное время, и она меркнет, забывается, а хуже всего, если не забывается, но интерес к ней попросту ослабевает. Сочинение будущего текста невозможно без куража, без подъёма. Вялое и неторопливое записывание – и он это не раз проверил на практике! – всегда приводит к многословной и скучной словесной жвачке, читать которую никто не станет…

Это была интересная и захватывающая игра, которая его увлекала. Он так и называл записывание мыслей – игрой, в которой не всегда оказываешься победителем, но и не терпишь сокрушительного поражения. А кроме того, уже чувствуешь, что с каждым разом мысли приходят всё интересней и интересней, а излагать их и править для будущего текста всё проще и занимательней. Эта «игра» затягивала как наркотик, и отказаться от неё он уже не мог…

И всё равно он не переставал постоянно ощущать какой-то непонятный внутренний дискомфорт. Не были ему до конца понятны все тонкости и повороты новой жизни, и не считал он себя полным хозяином самому себе, каким должен быть человек, свободный и независимый, посвятивший жизнь творчеству. Раньше в России этого чувства почему-то не возникало, хоть он и не работал над текстами так напряжённо, как здесь. При всей тамошней неустроенности и постоянно подстерегающей, как казалось, какой-то неведомой опасности, он был всё-таки более уверенным в своих силах и раскованным. Отчего – тоже совершенно непонятно. Может, от того, что там он находился в привычной языковой среде? Иврит же, каким бы родным и исконным ни казался, всё равно оставался языком, в котором он не чувствовал себя свободно. Общение общением, но творчество – это совсем другое…

Впрочем, тот же мохнатый философ Борис очень быстро объяснил этот дискомфорт как неизменное состояние ностальгии. Хорошо это или плохо, трудно сказать, но любой приехавший сюда непременно проходит сквозь такую ломку, и у каждого она протекает по-своему. У одних проходит стремительно и безболезненно, а других мучит и грызёт годами. А есть и те, кто от неё до конца не избавляется.

И вообще, как на неё ни посмотри, ностальгия – жуткая штука. С ней трудно бороться, но излечиваться от неё всё же необходимо. Даже вышибать клин клином, если добром не получается. Как? Искать позитив в том, чего твоя душа до поры до времени не принимает. И непременно такой позитив обнаруживается, если искренне его ищешь. Не сумеешь себя перебороть, значит, дальше жить в этой стране и становиться в ней своим просто невозможно, как ни насилуй себя. Остаётся лишь бежать в Сибирь на заимку пить молоко и читать книги.

Других вариантов категоричный Борис Яшке не предлагал, потому что и сам не знал. В мудрых философских трудах об этом, ясное дело, пока не написали… Но эту свою теорию он очень ловко подгонял под оправдание своего будущего отъезда.

Как-то топал Яшка по улице без цели, очередной раз печально раздумывая о прежней родине, и навстречу ему попался пьяный в доску небритый и неряшливый мужик с разбитой рожей и с ярко выраженными первичными половыми признаками, выглядывающими из расстёгнутых штанов. И такие кренделя этот нетрезвый дядька выписывал, что невольно вызывал улыбку. Все препятствия на пути оставляли на нём неизгладимые отпечатки. Через каждые два шага – трёхэтажный мат, через каждые три шага – четырёхэтажный, и далее по нарастающей. Люди шарахались от него, но… не осуждали, а лишь посмеивались. Настолько это выглядело комично на фоне окружающих его трезвых и благообразных прохожих.

Сперва Яшка прошёл мимо, отвернувшись, потом притормозил и оглянулся. Стыдно в этом признаваться, но от созерцания алкаша ему неожиданно так похорошело и так от души отлегло, что показалось, будто он на мгновенье в родной сторонке побывал, воздухом необъятных просторов подышал, к животворным источникам и к самому себе прежнему прикоснулся…

И никакой после этого ностальгии больше не осталось. Как рукой сняло. Вот какой простой способ борьбы с ностальгией отыскался.

Неправ оказался самодеятельный философ Борис со своей премудрой философией, ох как неправ. Излечивается ностальгия – притом гораздо проще, чем кажется…

Так или иначе, при размышлениях о своём месте в современной израильской жизни всё чаще в Яшкиной голове возникали мысли об иудаизме, о котором с самого приземления в