Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

«Московский браво» придал немедленно серьезное выражение своей физиономии:

– На этот счет будьте покойны, – прошептал он, наклоняясь к нему, – его можно будет заставить дать вам надлежащее удовлетворение.

– Вы полагаете? – пробормотал граф Снядецкий-Лупандин, глядя на него уже несколько растерянно.

– Убежден… и даже очень рад буду, что вы дадите ему хороший урок, – подтвердил Свищов тем же серьезным тоном…

– А вы вываливайте, вываливайте-ка из кошеля, господин граф петербургский; нечего с соседом шептаться! – повторял тем временем Степа, еле уже шевеля языком и хлопая пятерней по скатерти. – На молодежь!.. На нашу до-доро-гую моло-дежь…

– Позвольте без ваших советов! – отрезал Петр Капитонович и, обращаясь к Бобруйскому, с тем же глубоко презрительным выражением в чертах безобразного лица безмолвно внимавшему происходившей пред ним стычке: – Я со своей стороны, – как бы покровительственно усмехнулся он, – весьма рад внести и свою доброхотную лепту на предмет, столь достойный общественной поддержки, как тот, который… на который вы уполномочены собирать… Сколько прикажете?

– Какая ж «доброхотная лепта», коли выспрашиваете! – фыркнул на это тот.

– Вашему сиятельству, – поторопился вмешаться опять хозяин, – по званию уже вашему, смею думать, никак не приличествует жертвовать в меньшем объеме, чем такому, например, пролетарию, как я, – выговорил он с кисло-сладкою улыбкой.

– Извольте-с! – героически сдерживая прорывавшуюся у него изнутри досаду, усмехнулся в свою очередь граф, вынимая из бумажника сторублевую бумажку. – У вас что же, сборная книжка есть, записываются? – как бы небрежно спросил он опять Бобруйского.

– В данном случае книжка немыслима, ваше сиятельство, помилуйте! – заспешил еще раз ответить за того Троженков. – Собирается без ведома и как бы даже в виде протеста против правительства. Если бы жандармерия каким-нибудь случаем напала на такую книжку, могли бы выйти самые великие неприятности для всех почтенных лиц, у коих имена прочли бы в ней голубые шпионы те…

– Совершенно верно, я этого оботоятельства не принял во внимание, – согласился немедленно Петр Капитонович, ужаснувшись даже в душе при мысли, что «голубые шпионы» могли бы прочесть его графское имя в такой книжке.

– Мы на веру, ваше сиятельство, на веру! – глухо засмеялся Степан Акимович, собирая в пачку лежавшие на столе ассигнации и передавая их Бобруйскому. – Извольте получить, Лев Гурьевич.

Тот сгреб деньги в комок и сунул их за пазуху без дальнейшего разговора.

– Ну, a ты, брат, что же не присоединяешься? – обратился хозяин к Свищову с заметно для того лукавым оттенком в шутливом тоне вопроса.

– С удовольствием, с удовольствием… еще бы! – «Le général Suichef» погрузил руку в карман панталон и вытащил оттуда две красненькие… Он взглянул на них как бы с удивлением, усмехнулся и дернул плечом.

– Как на смех, захватил с собою сегодня такую малость, что не смею предложить… A потому сделай мне одолжение, caro amico11, внеси за меня такие же сто рублей… Возвращу при первом свидании.

Троженков повел на него чуть не бешеным взглядом, но нашел силу сохранить отчасти спокойный вид.

– Хорошо, – промолвил он скороговоркой.

– Так пожалуйте!

И Бобруйский, глядя на него во все глаза, протянул тут же к нему руку за деньгами.

Свищов закусил себе губу до боли, чтобы не расхохотаться во всю глотку: до того забавен был для него отчаянный вид Степана Акимовича, попавшегося в собственную ловушку. «Я, брат, бывалый, не надуешь, камуфлеты сам умею подпускать», – говорил он себе, мысленно торжествуя, между тем как Троженков дрожащими пальцами перебирал мелкие ассигнации в вынутом им собственном портфеле и отсчитывал из них нужную сумму под неотступно устремленным на него взглядом Бобруйского.

– Я полагаю, однако, пора и по домам, – сказал, поднимаясь в то же время с места, граф Снядецкий-Лупандин, – светает.

Розовое сияние ранней весенней зари брезжило действительно уже в окна.

– И точно пора, – подтвердил «московский браво», быстро подымаясь тоже (ему никак не хотелось дать случай Троженкову для какого-нибудь «объяснения» с ним наедине). – Вам отсюда близко, верст пять всего, a мне восвояси целых пятнадцать тащиться, так я уж у вас переночую, – объявил он графу с обычною своею бесцеремонностью.

– Сделайте милость, – пропустил сквозь зубы тот.

– All right12!.. Едемте!.. Федька, вели тарантас подавать!.. Ласковому хозяину за хлеб-соль и дружбу спасибо в пояс, a за запеканку до полу, – шумно заявлял Свищов, ухватывая руку Степана Акимовича и стискивая его холодные, вырывавшиеся от него пальцы.

– Свищов, друг сердечный, тараканчик запечный, – застонал вдруг плачущим голосом, покачиваясь на своем стуле, Степа Острометов, – на кого ты оставляешь меня, сироту!

– Не оставлю, брат, не оставлю, – хохотал тот в ответ, – упакую тебя в карету и отправлю в Борисово поклажеобразно.

– Merci, mon ami!.. Ты… Я тебя люблю, потому ты, брат, шельма, умный… всякого об… оборудуешь… Я своих тех дураков, в шею, a тебя нет, потому я… боярин… Я этого петербургского графа… Я раздавлю!

И Степа хватил кулаком по столу так, что все на нем зазвенело и закачалось.

– За что ж это вы, помилуйте, посуду мою бьете! – вскликнул грубо Троженков, все сильнее и сильнее разгоравшаяся досада которого как бы искала только случая вырваться наружу.

– Федька, – крикнул Свищов в свою очередь, – a помоги ты мне его поднять!..

– Извините… я заплачу, за все заплачу, мне наплевать, я… бо… боярин! – лепетал Степа, бессмысленно мотая рукой по воздуху.

Свищов и Федька подхватили его под мышки с обеих сторон и вывели на крыльцо.

XVII

Проводив гостей и пожав в последний раз на крыльце руку графа (он старался не глядеть в то же время на Свищова), Степан Акимович вернулся в столовую, где Бобруйский, сидя все так же за столом, затягивался дымом папироски, пуская его затем тонкими, длинными струйками в воздух. Маленькие глазки его следили за ними, прищурившись и помаргивая.

– А ловок приятель ваш, ловок! – заговорил он, насмешливо глядя на угрюмо вытянутую физиономию хозяина. – Огрел вас на сто рублей-то, а?.. Старая жила, видать!

– Рокамболь1, – читали вы роман французский? – так вот он самый и есть Рокамболь, надувало и разбойник! – воскликнул тот с таким забавным взрывом не остывшей еще досады на Свищова, что на лице «технолога» пробежала невольная усмешка. Но он тотчас же принял свой прежний мрачный вид.

– А убеждений каких человек? – коротко спросил он.

– Каких хотите! – фыркнул в ответ Степан Акимович.

– Либерал из постепеновцев? – презрительно уронил на это гость.

– Враль, скажите, из самых первых!

Бобруйский поморщился.

– В случае, если б о сегодняшнем у вас тут в окрестности болтать стали, не сбрехнет он чего… ненужного? – подчеркнул он слегка.

– Н-нет, – возразил Степан