Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Свищура, друже сердечный, здорово! – радостно вскликнул Степа, увидав входящего. – Откуда ты? От хохла твоего?.. Ну, накатил он меня, брат, запеканкой своею! И добрая же была она, покойница! – хрипло загоготал он. – Ты такой, Плеша, в жисть не пивал, – обратился он к своему компаньону, – да и не по силишке тебе! На что уж я питух, – молодцевато крякнул он, – да и то с ног сшибло.

Свищов тем временем опустился на стул, уткнулся глазами в пол и принялся обеими руками крутить зуавские усы свои с таким мрачным видом, что Острометов удивленно поглядел на него:

– Что молчишь, устал, питаться хочешь? Я велю сейчас… Эй, человек, – кликнул он слугу, – прибор, и подавай, что там есть.

– Я к вам, – как бы не почитая нужным отвечать на такие суетные вопросы, проговорил гробовым голосом Свищов, – я к вам от графа Петра Капитоновича Снядецкого-Лупандина.

– Это ты, значит, к нему после вчерашнего поехал… Я ведь, брат, ничего не помню, – примолвил все с тою же самодовольною молодцеватостью Степа, махнув рукой.

– От которого я уполномочен передать вам письмо, – продолжал тот, как бы опять пропуская сказанное мимо ушей.

– Письмо?

У Степы как-то вдруг екнуло сердце от этого странного, официального тона человека, с которым он состоял в обычной ему «амикошонской» дружбе.

Тот вынул конверт из кармана, поднялся с места, передал его Острометову, кивнул при этом коротким холодно-учтивым поклоном и, усевшись, принялся опять все так же мрачно крутить усы свои.

Степа задрожавшими пальцами сорвал обложку письма… Пред ним смутно пронеслось представление о чем-то происшедшем между ним и тем, кто писал ему теперь, но что именно произошло, он никак этого не мог восстановить в своей памяти.

Письмо, писанное по-французски (оно от слова до слова продиктовано было Петру Капитоновичу Свищовым), гласило между тем следующее:

«Милостивый государь, – ваше невыразимое поведение (Votre inqualifiable conduite) относительно меня вчера за ужином у господина Троженкова (monsieur de Trojenkof) ставит меня в неизбежную необходимость просить у вас удовлетворения, которое приличествует благорожденным людям (qui est d’usage entre gens bien nés), a потому покорнейше прошу вас поручить избранному вами лицу уговориться об условиях имеющей быть между нами встречи с подателем сего, господином Свищовым (monsieur de Svistchof), сделавшим мне честь принять на себя звание моего секунданта».

Это было, как говорится, коротко и ясно… Слишком ясно! Роковые строки запылали в глазах Степы Говорилова в виде огненной надписи, начертанной невидимыми перстами на стене пиршеской залы царя Валтасара. Почтовый листок выпал у него из рук.

– Что это… что я ему сделал? – пролепетал он, меняясь в лице.

– Это вы должны сами знать, – произнес Свищов на глубочайших басовых нотах своего голоса.

– Ничего не знаю… Не помню, Христос мне свидетель! – принялся креститься обеими руками «потомок бояр Острометовых».

– Вы позволили себе, при трех свидетелях, – тщательно подчеркнул тот, – наговорить графу таких дерзостей, которые могут быть омыты только кровью одного из вас.

– Да я был пьян, до положения риз пьян, сам ты видел, – принялся в волнении колотить себя кулаком в грудь Степа, в вящее убеждение посланца от своего врага, – ты, пожалуйста, друг мой, объясни ему это, образумь… Что ж в самом деле, из-за такой глупости… Я могу даже написать ему, ты только помоги мне изложить получше…

– Вы забываете, кажется, – произнес с высшим достоинством «московский браво», – что я состою секундантом, a в настоящую минуту и представителем вашего противника, и что вы поэтому не имеете никакого права рассчитывать на какие-либо приятельские услуги с моей стороны. Тем более что никаких ни устных, ни письменных объяснений от вас граф принимать не намерен; он так меня и просил вам передать.

– Чего ж он хочет? – взвизгнул отчаянным голосом Степа Говорилов.

– Крови, я вам сказал, – пробасил Свищов, закусывая губу до боли, чтобы не разразиться хохотом удовольствия, которое доставляло ему зрелище террора, напущенного им на свою жертву. – И полагаю, что для вашей ре-пу-тации, – протянул он, – лучше будет отложить всякие такие объяснения в сторону и приступить прямо к делу.

«К делу», – повторил растерянно Степа, бессознательно разводя руками.

– Да… Иначе доверитель мой и я сам можем подумать, что вы только на оскорбление храбры.

Слова эти внезапно словно хлыстом хлестнули по больному тщеславию Степы. Побледневшее лицо его заалело мгновенно выступившею на нем краской. Он повел быстрым взглядом на говорившего и на кругленькое личико Плеханова, безмолвно, с наивным любопытством в ребяческих чертах внимавшего непонятному для него наполовину разговору, и поднял голову с очевидным намерением показать себя со своей стороны на высоте положения. Ему достало даже силы вызвать на уста что-то вроде небрежной улыбки, которая, по его мнению, как нельзя более приличествовала в данном случае «настоящему джентльмену»:

– Что же, – театрально проговорил он вместе с тем, – если вашему графу непременно требуется кровь, я для его удовольствия могу пролить мою.

– Или его, – докторально добавил «le général Suichef», – в честном бою шансы противников совершенно одинаковы.

– Как случится… Хотя его крови я нисколько не жажду, – ответил на это Острометов, и с такою по-видимому спокойною твердостью, что вражий посланец как бы с недоумением покосился на него: не ошибся ли я, мол, в расчете на его трусость?

– Нам остается, значит, приступить к обсуждению условий дуэли… Имеете ли вы в виду секунданта?

– Секунданта?.. Да вот друг мой, Ахилл Аггеевич Плеханов, позвольте вас познакомить… Плеша, ты не откажешься быть моим секундантом… на поле чести, – сказал Степа, стараясь придать этим словам тот же небрежно-шутливый тон; но шутливости, ниже небрежности на этот раз не вышло, и в голосе его зазвучала какая-то детски жалобная нота.

– Имеете ли вы опытность в подобного рода делах? – спросил Свищов, глядя исподлобья на «Плешу» суровым взглядом и медленно покручивая «грозный ус».

– Я в военной службе был, зарядить пистолет и стрелять, все это могу, – скороговоркой, видимо польщенный и обрадованный предстоявшею ему ролью, поспешил отрапортовать тот.

Свищов поднялся, покачался на каблуках, все так же сурово поглядывая на него из-под нахмуренных бровей.

– Так пройдемте в другую комнату, – решил он и наставительно прибавил, – секунданты всегда отдельно, без посредства противников, совещаются и определяют условия.

– Мне известно! – утвердительно закивал, словно весь сияя от восхищения, «отставной унтер-офицер».

– Захватите свечку, там темно! – скомандовал Свищов, направляясь в другую комнату.

Плеханов торопливо схватил один из двух шандалов, стоявших на столе, и, высоко подымая его над головой, поспешил за ним.

Степа остался один.

Ему хотелось подняться, пройтись по комнате, «размять ноги». Но эти ноги,