Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

бы совершенно излишними. «Плеша» просто не понял бы их. «Ему, дураку, и в самом деле все равно, что жить, что умереть; а я…» – не договорил себе Степа и как-то высокомерно усмехнулся только.

– Вот что, Плеша, – сказал он после нового молчания, – ты оставайся у меня преспокойно ночевать, а завтра утром мы с тобой поедем к тебе; я возьму у тебя пистолеты и сам повезу в город к твоему Кондратию, ты мне только адрес скажи… Или даже, я думаю, можно будет там достать получше, чем твои: ведь твои, ты говоришь, старые очень, заржавленные: может быть, и совсем не годиться будут…

– Я уж об этом думал, Степа, – поспешил заявить тот, – в городе стоит пехотный баталион; у какого-нибудь офицера непременно, я думаю, найдутся пистолеты. Я отыщу, у всех перебываю, отличные достану, увидишь, отличные!..

– Я сам это все сделаю, – перебил его Острометов, – а ты должен оставаться.

– К чему же это, Степа! – визгнул Плеханов плаксивым голосом ребенка, у которого отбирают любимую игрушку.

– Ты должен ждать извещения от секунданта моего противника, разве не помнишь? Он тебе сказал, что ты должен ждать его никак не позднее завтра вечером: ты, следовательно, весь день должен ждать его. А то вдруг письмо еще до обеда придет, а тебя нет…

– Так ведь ты же вернешься из города до обеда?

– Конечно, но что-нибудь… непредвиденное может задержать меня… А ты должен сейчас же, немедля, ответить на то, что он напишет, что мы очень рады и будем на место в тот час, в какой они там в письме назначат… Ты понимаешь, Плеша, надо тут показать, что мы с тобой de vrais gentilshommes5, – промолвил он, откидывая назад голову движением, исполненным всей той же неисправимой в нем театральности, и забывая при этом, что «Плеша», как говорится, «ни в зуб не знал» никакого иностранного диалекта.

Но не понятая им французская фраза произвела тем не менее решающий эффект на «отставного унтер-офицера»: он склонил покорно голову, вздохнул изо всей груди и пробормотал:

– Так где же мне ждать, Степа: у себя или опять приехать сюда?

– Сюда, разумеется. Он сюда пришлет непременно… Ты мне у себя отдашь пистолеты, я с ними поеду в город, a ты сейчас же на своих лошадях возвращайся сюда и жди письма и меня.

– Хорошо, – пролепетал печально Плеханов.

Степа поднялся с места, потягиваясь и зевая во всю глотку:

– Ну, a теперь по постелькам… Какую же я высыпку сейчас задам! – браво примолвил он к этому, косясь на приятеля с желанием подметить, какое впечатление произведут на него эти слова.

Но румяному Ахиллу было не до его бравости: он сидел, надувши губки, готовый заплакать. Ему так хотелось к Кондратию, и такие приятные хлопоты предстояли ему было: достать пули, порох и прочее, к «разным офицерам» съездить (может быть, какой-нибудь из них знакомый найдется, или «веселенький анекдотик» ему расскажет между прочим, думал бедняжка); a тут «сиди один целый день с Блеком!..»

XIX

1-Много загублено заячьих душ.

Слава усердному гону тявкуш.

Слава тебе, неизменный Нахал,

Ты словно ветер пустынный летал-1!

Некрасов.

Рано утром, переночевав на полпути у Троженкова, неутомимый Свищов прибыл в Белево, усадьбу, унаследованную графом Петром Капитоновичем Снядецким-Лупандиным от покойной тетки. Старуха прожила всю жизнь в деревне, и дом ее был, как говорится, полная чаша. Древняя чета, из бывших дворовых, муж и жена, прослужившая ей с юности до самой смерти и оставленная ее наследником на прежних должностях своих, содержала этот дом в чистоте и «аккуратности», переносивших невольно воображение того, кто входил в него в первый раз, к мирным временам стародавнего дворянского житья. Петр Капитонович, со своей петербургской точки зрения, находил, что ему «здесь недостает современного комфорта» и что для «этого «нужно будет со временем выписать кое-что от Гальпена[80], переменить обои и обивку и вообще переставить все по-нынешнему», но, в сущности, находил эту обстановку «довольно приличною для своего звания». А Свищов, входя теперь в эти чистые и светлые комнаты, с полинялым от лет, но без пятнышка старинным штофом мебели и занавесей, горками фарфора и серебра в углах гостиной и дубовым полом, лоснившимся, как паркет, думал, со своей стороны: «И совсем даже как следует быть для уездного предводителя дворянства».

Он застал хозяина в его кабинете совсем одетым, хотя было еще очень рано, с похолодевшим стаканом чая на письменном столе, у которого, погрузившись в глубину старинного вольтеровского кресла, читал он, высоко приподняв книгу к прищуренным глазам, «Историю города Глупова», сочинение господина Щедрина.

Он быстро закрыл ее, кинул на стол и обернулся на заслышанные им шаги входившего.

– А, вы!.. Я вас еще ночью поджидал, как вы обещали приехать… И, признаюсь, несколько беспокоился, и спал даже дурно.

– Да, вы как-то уж очень желты сегодня, – отозвался насмешливо Свищов, – что ж, вы полагали, сократили меня на пути разбойники?

– Нет, а все же, знаете… Отечественные дороги, да еще в ростепель… Могли вас на какой-нибудь колдобине вывернуть…

– Насилу до Троженкова на возвратном пути дотащился; клячи мужицкие попались невозможные, – объяснил Свищов, не садясь, взял бесцеремонно папироску из ящика, стоявшего на столе, закурил ее и принялся молча и насупясь расхаживать по комнате.

Петр Капитонович, действительно как-то «особенно желтый» после дурно проведенной ночи, с видимою тревогой следил за ним глазами.

Прошло несколько минут. Его так и порывало заговорить, но словно что-то задерживало слова его в горле.

– Что же письмо? – промолвил он наконец чрез силу.

– Передал, – коротко ответил на ходу тот.

– Передали! Господину Острометову?..

– A то кому же еще? По адресу, известно.

– Я то есть хотел спросить, лично ли ему… в руки? – сказал, слегка заикаясь, граф.

– В собственные, – подчеркнул с новою насмешливою нотой в тоне Свищов, продолжая, не глядя на говорившего, маршировать по комнате от двери до двери. У Петра Капитоновича сперло дыхание еще раз.

– Что же он? – скорее угадал, чем услышал его гость.

– Согласен, – точно отрубил он.

– Драться?

– Само собой!

Петр Капитонович судорожно ерзнул в своем кресле, подаваясь всем телом вперед:

– Без разговору?

– Был разговор у меня с его секундантом об условиях…

– Нет, – поспешно перебил граф, – я говорю насчет извинений… У нас с вами именно была речь о том, что вы от него прежде всего потребуете… des excuses écrites2 в его глупом поведении… и только в случае, если б он отказался, тогда уж отдадите ему мое письмо… Вы мне даже честное слово