Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

«Московский браво» остановился посреди комнаты, закрутил ус на палец и, покачиваясь с каблука на носки и обратно, выговорил, отчеканивая отдельно каждое из своих слов:

– Я ему сказал, что вы никаких, ни устных, ни письменных извинений от него принимать не намерены, a требуете его всенепременно к барьеру. Dixi3! – заключил он, глядя теперь уже во все глаза на Петра Капитоновича.

Тот в неописанном волнении вскочил с места и схватил себя за волосы:

– Что вы со мной делаете, что делаете!.. Если б я мог знать, я бы никогда не поручал вам… Помилуйте, это, что называется, abus de confiance4 с вашей стороны! Я вас никогда об этом не просил… Помилуйте, – растерянно восклицал он, – в моем положении идти на настоящую дуэль с каким-то молокососом… который может меня увечным сделать или даже застрелить самым глупым образом… как какого-нибудь зайца… Я вас послушался относительно этого… вызова, доверяя вашим словам, что он «испугается» – вы мне в этом клялись и божились, – и поспешит «униженно извиниться», говорили вы мне именно в этих выражениях, или не говорили?.. А вы, вы…

Он нервно, болезненно закашлялся, замахал отчаянно руками, упал опять в кресло, бледный и вздрагивающий не то от негодования, не то от страха, – «от страха того глупого положения, в которое ставит его теперь этот наглец», объяснял он себе мысленно.

Свищов в свою очередь взирал на него невозмутимо и безмолвно, тешась в душе всею этою нагнанною им на слабонервного и умоограниченного человека душевною тревогой. Его мистификаторская натура находила в этом зрелище какое-то специально удовлетворявшее ее наслаждение.

– Я полагал, – заговорил он не сейчас, – что в вашем «положении» и ввиду того, что вы из этого положения думали сделать, переселяясь из столицы в провинцию, вам именно неприлично будет стерпеть при свидетелях дерзости от «какого-нибудь молокососа», как вы весьма резонно выражаетесь, и что поэтому вам следует дать ему приличную острастку, заявить себя, так сказать, с первого же раза, в назидание впредь и во страх всем ему подобным, так как время, известно вам это, или не известно – не знаю, пошло теперь грубое, и кулачное право, вопреки прогрессу, более чем когда-нибудь у нас в ходу… Зубы надо показывать теперь, ваше сиятельство, прежде всего зубы!.. Насчет извинений я вам говорил и, конечно, имея все данные предполагать, что молокосос этот действительно придет в перепуг от вашего картеля… Но, признаюсь, – нежданно расхохотался «наглец», – я тут «маленьким ошибка давал», – передразнивая армянский говор, выразился он словами одного ходячего анекдота.

– На неожиданный отпор изволили наткнуться? – отозвался на это граф.

– Д-да… Сначала и совсем было ошалел он, казалось, от испуга, а там вдруг невесть откуда прыть какая-то нашла, мы, мол, сам с усам, драться, так драться и «наперед», говорит, «на все условия согласен». Удивил даже, признаюсь!.. И ничего теперь с этим не поделать, – развел Свищов руками, – выходить вам теперь на барьер необходимо.

– Черт знает, что такое! – крикнул Петр Капитонович, ударяя по столу костяным ножом, схваченным им тут же, и переламывая его при этом надвое.

Он швырнул его куски на пол и словно уронил себя в спинку своего кресла.

– Искалечит, говорю, пожалуй, или и совсем отправит… – глухо простонал он, – ведь это же глупо, согласитесь, глупо!

– A как если вы его, напротив? – продолжал потешаться Свищов.

– Суд, значит, тогда скамья подсудимых, скандал…

– Суд оправдает, об этом разговаривать нечего.

– Ах, оставьте, пожалуйста! – заныл Петр Капитонович, оборачиваясь к нему спиной.

Свищов вытянул язык по адресу этой спины, покачался еще раз с пятки на носок и обратно и проговорил громко:

– Ну-с, вот что: выйти на барьер, как я уже имел честь донести, вам необходимо, a насчет того, что из сего далее произойти может, у нас теперь с вами другой разговор пойдет.

– Какой еще разговор?..

– A такой, – начал, медленно роняя слова, Свищов, – что действительно, как вы говорите, вышло бы в конце концов довольно «глупо», если бы затеянная нами история, совершенно, впрочем, основательно затеянная, – поспешил он добавить, – привела к какому-нибудь нежеланному, чтобы не сказать печальному, исходу… требуя поэтому направить дальнейший ход наших действий по другому, так сказать, каналу… Как вы об этом полагаете?

– Ничего не полагаю, ибо ничего не понимаю, – досадливо отрезал Петр Капитонович, не оборачиваясь.

– Да, я вообще уже заметил, что вы насчет понимания несколько туги…

– Однако позвольте, милостивый государь, – и уколотый граф перекинулся теперь всем туловищем в сторону дерзкого своего собеседника, – вы себе позволяете со мною такой тон…

– La paix, la paix, monsieur le comte5! – прервал его в свою очередь со смехом тот. – Я, знаете, тоже не люблю, когда меня слушают, оборотившись ко мне неподобающею частью тела, a вы вот почитаете это, кажется, признаком хорошего воспитания.

Петр Капитонович покраснел как рак.

– Прошу меня извинить, – пробормотал он, – я… именно… слишком хорошо воспитан, чтобы… в моем собственном доме… Вы о чем-то начали говорить? – спешил он переменить речь. – Я действительно не совсем понял, виноват.

Свищов засмеялся опять:

– И не трудно, впрочем: я пока присказку вел, a сказка у нас впереди.

– Сказка? – повторил недоумело граф.

Свищов подошел к стулу, стоявшему у стены, переволок его к столу, за которым сидел хозяин, сел, оперся подбородком на сложенные им на стол руки и, глядя не на слушателя своего, a прямо чрез окно на синевшую на дворе под яркими лучами солнца большую лужу, заговорил полушепотом:

– Если б я, например, попросил у вас лошадей и какой-нибудь экипаж, хотя бы телегу, съездить немедленно в город, что бы вы сказали?

Петр Капитонович продолжал недоумевать:

– Могу вам служить. Коляску мою, которую я посылал чинить туда, вчера вечером, после вашего отъезда, привезли обратно. Кроме того, я узнал, тут у тетушки были старые крытые дрожки, очень покойные и совсем еще крепкие; так если вам угодно будет воспользоваться ими… Ho зачем вам в город и даже «немедленно»? – спросил он с видимым уже любопытством.

– Там можно будет кое с кем переговорить, – загадочно промолвил на это «le général Suichef».

– С кем же? – дрогнул голос у графа.

– С кем потребно будет…

Петр Капитонович сразу теперь, огулом, понял все – и покраснел пуще прежнего:

– Послушайте, однако, – залепетал он, – ведь это, знаете…

– Что знаю?

– Это как-то не совсем… Могут сказать…

– Кто сказать, что?

– Я уж не знаю, право; но вы понимаете, un homme bien né6…

– Дальше же что, – хихикал, подгоняя как бы споткнувшегося на этом