Создатель эха - Ричард Пауэрс

Он снимает их, осматривает.

– Ага. Не мои, кстати. Одолжил у соседа. – Затем надевает их обратно на нос и кладет книгу на подоконник поверх другой. «Альманах округа Сэнд». – Коротал время.

Карин узнает томик. Его здесь быть не должно.

– Откуда он у тебя? Кто тебе дал?

Выходит резче, чем рассчитывала. Вопреки себе, слишком быстро, она снова стала старшей сестрой.

Марк смотрит на книгу, как будто видит ее в первый раз.

– А ты как ты думаешь? Твой парень. – Он поворачивается к ней, дополняя: – Непростой он, конечно, человек. Но имеет кучу занимательных теорий.

– Теорий? О чем?

– Он считает, нас всех облапошили. Что мы все разом с катушек слетели. Или что-то вроде того. Это уже как-то на грани, не считаешь?

Лекарство действует. Не сказать что для Карин это стало неожиданностью, просто улучшения случились незаметно. Едва ли можно определить черту между до и после. Та же подсистема, тот же пиар-менеджер, что заглушил личность Марка без его ведома, теперь не дает ему осознать собственное возвращение. Она с ужасом наблюдает, как он становится старым добрым Марком прямо у нее на глазах.

– Здесь у нас шансов нет, так что твой бойфренд Дэнни подумывает свинтить на Аляску.

Карин присаживается на стул рядом и скрещивает руки на груди, чтобы успокоить дрожь.

– Да. Слышала.

– Нашел новую работу. Будет тусить с журавлями все лето на гнездовьях. – Он качает головой, озадаченный загадкой всего живого. – Мы его доконали, да?

Она порывается объяснить, но произносит в итоге только простое «да».

– Не желает видеть, как мы будем гробить это место.

Карин чувствует, как в горле встает ком, а глаза начинает пощипывать, и кивает. Марк скрючивается, подкладывая кулак под ухо. Боится спросить.

– Ты с ним поедешь?

Давно следовало привыкнуть к этой боли.

– Нет, – отвечает она. – Не еду.

– А куда тогда поедешь? Домой, полагаю?

Ее мозг испытывает дикое освобождение. Она не может произнести ни слова.

– Ну конечно, – говорит он. – Обратно в Сиуксленд. Су-Сити. Суслик-сити.

– Я остаюсь, Марк. Еще нужна заказнику. У них сейчас рабочих рук не хватает.

Вода с Карин еще не закончила.

Он отводит взгляд, словно читает выведенные на запечатанном окне слова.

– Логично. Раз уж Дэнни от них ушел. Кто-то же должен им быть, раз он сам больше не хочет.

Вот так все не вдруг и заканчивается. Ни один не чувствует, как жизнь входит в привычную колею. Карин ждала, что Марк разом опомнится, очнется от лихорадочного сна и поймет, что происходило. Но он наносит очередной болезненный удар. На этот раз уже с другой стороны. Утверждает, что с самого начала знал, кто она такая. Незыблемость к ней не возвращается. Наоборот, внутренняя конструкция становится еще более шаткой, но винить за это травму брата уже не получится.

Он вытягивает ноги и скрещивает их, изображая спокойствие.

– Так Кейна в тюрьму отправят или как? А, стой, за-

был. Он же абсолютно невиновен. Знаешь, что надо с ним сделать? Отправить его в следующий Ирак. Использовать как заложника. – Он поднимает на нее непонимающий взгляд. – Значит, Барбара. Там была Барбара.

Ему снова шесть, и он в ужасе. И она лихорадочно пытается его утешить. В кои-то веки он принимает поддержку, окончательно сломавшись. Сжимает виски, затем трясет головой. Прикрывает глаза руками.

– Ты знаешь?

Карин кивает.

– Знаешь, что это была она? – Он хватается за голову, источник всех смятений. Она снова кивает. – Но не знала… раньше?

Карин поспешно качает головой.

– Никто не знал.

Он силится понять.

– И ты была рядом… все это время?

А затем замыкается в себе, не желая слышать ответ. Возвращается, когда появляются силы на слова, и, к шоку Карин, заявляет:

– Она говорит, что ей конец. Что теперь она ничто.

Карин вспыхивает от обиды. Не должна Марка эта женщина заботить. Та, что отказалась от них, втершись в доверие, вызывает у Карин лишь отвращение. Обман, похлеще ее собственного. Растраченное благочестие.

– Господи Иисусе, – цедит она. – С ее-то навыками! Ну, ударила в грязь лицом. Делов-то! Неужели думает, что мир ей применения не найдет? У нас осталось всего несколько литров воды. Пара часов и миллилитров. А она хочет сдаться?

Марк в замешательстве. Но предложенная возможность дает надежду. Его собственная потеря – ерунда. Несчастный случай не только забрал, но и дал.

– Предложи ей, – умоляет он, хоть и боится попросить даже о такой мелочи.

– Не смогу. Больше ни о чем не стану ее просить.

Он выпрямляется, весь сжимается в комок животного ужаса.

– Предложи поработать в заказнике. Я не просто так прошу. Это важно. Важно для меня. – Он успокаивается, переводит дыхание. Снова зажмуривает глаза. Виновато указывает на капельницу. – Черт, когда я уже буду у руля? Из-за этой хрени не пойми что происходит. Становлюсь мистером эмоцией. С такими препаратами они любого могут превратить в кого угодно.

Карин больше не считает его слова бредом. А назавтра будет еще хуже.

Марк поднимает взгляд, забывая обо всем, кроме насущной потребности. Охватывает пальцами ее предплечье, измеряя диаметр.

– Ты мало ешь.

– Нормально ем.

– Еду хоть? – скептически спрашивает он. – Она не такая уж и худая.

– Кто?

– Перестань. Сама знаешь кто. Сестра моя.

В ответ на вспышку паники он заливается звонким и глубоким смехом.

– Видела бы ты свое лицо! Расслабься. Это я так, подкалываю.

Марк откидывается на спинку стула, вытягивает черные кроссовки и закидывает руки за голову. Словно ему шестьдесят пять и он на пенсии. Через три месяца Марк снова исчезнет – или исчезнет сестра. Уедет туда, куда никто за ней не сможет последовать. Но на одно короткое мгновение они знают друг друга, потому что долго были порознь.

– Ну, хоть кто-то остается. Я всегда так делаю. Зависаю там, где привык. А что еще делать в наше безумное время? Куда бежать?

Ноздри трепещут, в глазах пощипывает. Карин пытается сказать «никуда», но не может.

– Разве у человека больше, чем один дом, может быть? – Марк указывает рукой в сторону серого окна. – Здесь не так уж и плохо. Неплохое местечко для возвращения.

– Лучшее на земле, – говорит она. – Шесть недель, каждый год.

Еще некоторое время они сидят, почти не разговаривая. Еще немного Карин может побыть с ним наедине, исцелиться, еще минутку. Но он снова заводится.

– Вот что меня пугает: если я так долго считал… Тогда как могу быть уверен, что сейчас?..

Он с тревогой поднимает голову и замечает, что она плачет. Испуганно отклоняется. Но, видя, что слезы не останавливаются, протягивает руку и трясет ее за плечо. Пытается раскачать, не зная, как еще успокоить. Все говорит, нараспев, всякие глупости, как с маленькой девочкой.

– Слушай. Я понимаю, что ты чувствуешь. Тяжелый для нас период выдался. Но глянь! – Он разворачивает ее к зеркальному окну, к ровному, пасмурному дню на Платт. – Все не так уж и плохо, а? Ни капли не хуже. В каком-то смысле даже лучше.

Слова даются Карин с трудом.

– О чем ты, Марк? Не