Юркие люди - Анна Андреевна Лужбина

дома отдал мне его почти бесплатно. У него было доброе большое лицо, усыпанное родинками и крохотными кратерами. Если в человеке есть что-то неидеальное, с ним вполне можно иметь дело.

В конюшне теперь было тихо. Конь Каштан кашлял, он уже неделю кашлял: в нем как будто поселилась маленькая простуженная старушка. Каждый день я заливала ему сено кипятком и успокаивала как могла: бронхит очень удивлял Каштана, он не понимал, зачем ему кашлять. В денниках нет сквозняков, здесь иногда теплее, чем в моей собственной спальне. Но может быть, Каштан вспотел под попоной, а я оставила его мокрым на ветру. Мне было стыдно за это.

Юзуф привычно развернулся задом и раскачивался из стороны в сторону от плохого настроения. Его изогнутая, арабской породы душа раскачивалась вместе с ним. Летом он ходил гладким, а к холодам отрастил бороду, и его ноги покрылись смешным мехом. Душа Юзуфа зимой тоже стояла закутавшись в шубу.

Ирис в соседнем стойле нервничал до дрожи, потому что боялся всего, даже дрожащего на ветру листочка. Ирис – мой любимый конь, мы с ним очень похожи своей бестолковостью. В кармане моей куртки лежало старое яблоко. Я протянула его Ирису, и тот подошел ближе: вот его длинная красивая морда.

Маруся скользнула мимо коней, мимо моих ног и спряталась в дальнем углу, где лежала ее любимая косточка и плюшевая такса, с которой я срезала глаза-пуговицы.

– Все хорошо, – сказала я животным. – Еще час сна, и будем гулять.

Во дворе посыпал первый снег. Выглянув из конюшни, я всмотрелась в небо, как ребенок; еще чуть-чуть – открыла бы рот. Где-то вдалеке загорались и гасли окна.

На своем этаже я снова заварила ромашковый чай и читала новости, портила себе настроение. С людьми мне давно все понятно, особенно с городскими: от них никогда нельзя ждать хорошего. Но лысый почтальон кидает мне газеты в почтовый ящик, и я читаю их, чтобы не забывать, какими могут быть люди.

Я отправила газету в мусорку, остановившись на второй криминальной странице. Мне жалко было жертв, жалко преступников, жалко живых, жалко убитых, я не могла понять, почему нельзя жить спокойно и просто не обижать друг друга.

К семи утра пришел конюх, и я надела шапку, чтобы не смущать его короткой стрижкой-ежиком. У конюха добрая душа, потому что ему помогают его африканские предки, они бьют в барабаны и весело танцуют. Его лицо мясистое и черное, такое простое, как сервированный к завтраку стол.

Его родители работали в Москве в посольстве маленькой африканской страны, где всегда сухо и идет война. Конюх любит животных, потому что они воюют честно. У конюха под темно-серым русским тулупом всегда яркие летние рубахи. У него длинные и мягкие уши, иногда мне хочется их потрогать. Он искал работу строителем, но я быстро разгадала его душу и предложила помогать мне с конями. Жаль, что теперь мой косой сарай никто не починит.

Конюх принес разноцветных беспородных щенят, найденных где-то у помойки в строительном мешке, а еще букет рыжих засохших фонариков – в капюшоне. Сначала он протянул мне фонарики. Я люблю сухие цветы. Если собираю букет в саду – всегда дожидаюсь, чтобы цветы увяли и высохли. Многие выкидывают их раньше, потому что не понимают, что́ в цветах самое ценное.

А таких щенят я вижу раз в месяц, люди приносят их мне и говорят всегда одно и то же: на конюшне не бывает лишних животных, возьми и вот этих, псы будут охранять твой большой и безлюдный дом. Но не все могут стать своими, не все могут стать семьей.

Щенята просили маму-суку, а не меня, это было понятно. Конюх жался и улыбался, пытаясь повернуть щенков мордами, а не тощими крысиными хвостиками. Белки́ его глаз и зубы были снежного цвета.

– Думал, может, одного возьмешь? – подмигнул мне, чтобы задобрить.

Маруся недовольно тявкнула, но я и так знала: она не хочет других собак, ей нравится жить одной с конями, кроликами, курами и человеком.

– Попробуй раздать, – сказала я закуривая. – Ты их нашел, так что разбирайся сам. Так будет правильно. Вот этими руками, которыми ты их взял, надо отдать.

– А этот, рыженький? – конюх одного, бежевого, поднес прямо к моему лицу. – Редкий цвет. Возьми, хозяйка.

– Я курю, не надо ему дышать дымом.

Конюх сделал шаг в сторону, и я снова затянулась, с прищуром глядя в небо.

– Слушай! Ты сказал писательнице, что я вижу души. Она будет теперь меня доставать. Зачем ты это сказал?

– Она спросила, почему ты либо со всеми ссоришься, либо, наоборот, ото всех прячешься. – Конюх затряс ушами от волнения, и я почувствовала себя еще увереннее. – Я сказал, что ты просто заранее знаешь, что все вокруг – сволочи. Кроме животных. Возьми рыжего, ну?

– Нет. – Я задавила сигарету сапогом, потом подняла ее и выкинула в помойное ведро. – Свои проблемы думай сам.

Я спряталась у себя дома и ощущала, как конюх бесится: его душа достала барабан и била со всей дури от ярости.

Пока конюх ходил по участкам, пристраивая щенят, нужно было замочить утреннюю кашу коням: овес, отруби, жмых. Налить воды Ирису: у всех коней автопоилки, а Ирис ее боялся и пил из ведра. Посы́пать ледяную дорожку от денника к леваде песком и опилками, чтобы копыта коней не скользили. Пару лет назад один конь из дальней конюшни поскользнулся на льду и ударился головой насмерть: он часто приходил ко мне во сне и жаловался на глупую смерть.

Разобравшись со двором, я отбивала денники, закладывала свежее сено. После любого неудачного движения вилами мне простреливало тело насквозь, от пальца до уха, через синяк-копыто. Потом я забрала несколько голубых яиц у моих редких породистых несушек, чтобы сварить их и кинуть в щи.

Конюх к обеду вернулся довольный, с пустыми руками. Я пошла с Ирисом по просеке к дальнему полю. Летом здесь все в цветах: незабудках, васильках и даже маках. Чтобы им появиться цветущими летом, зимой нужно хорошенько прогнить, затаившись под снегом и мертвыми листьями.

Иногда я останавливалась, чтобы что-нибудь рассмотреть. Запутанные ветви деревьев похожи на роспись гелевой ручкой. Над ними снежные облака с дырочками для чистого неба. Такое небо бывает только тогда, когда все идет к долгому холоду, – так, по крайней мере, объясняла мне моя тетя. Жаль, что она уехала: я совсем не успела пожить с нею, чтобы чему-нибудь научиться. Она работала в старой аптеке с деревянными стенами и по-особому относилась к