Пассажиры империала - Луи Арагон

class="p">Пожалуй, так получилось лучше. Бельмин, всегда очень быстро приспособлявшийся к обстоятельствам, уже почувствовал, как можно обратить себе на пользу нежданное разочарование, объяснить психологию этого человека, выйти из положения… Но ведь люди так злы и всегда готовы воспользоваться любой мелочью, лишь бы очернить писателя… Удивительная недобросовестность! К счастью, никто не станет разыскивать Меркадье: Мирадор останется Мирадором.

Но недаром же Бельмин был писателем. Если образ Мирадора не мог объяснить психологию Меркадье, то как её объясняет сам Меркадье?

— Мне не хочется быть назойливым… но всё же в вашей жизни, в вашем приключении есть что-то странное… Ваш неожиданный уход — поистине загадка!.. Не станете же вы уверять, что за этим ничего не скрывается…

— Разумеется… Но что вы хотите сказать? Какая загадка?

— Ну, если Мирадор — не загадка, то Меркадье — загадка несомненная… Тут надо, конечно, предположить душевный кризис… не знаю уж какой, перелом в мировоззрении… сомнения… Нечто вроде поединка между мечтой и действительностью… Видите ли, я нарисовал себе в воображении человека, жизнь которого во всём соответствовала требованиям общества… и так шло многие годы… С внешней стороны всё казалось таким крепким, гладким… ни сучка ни задоринки… Но изнутри орешек был с гнильцой, его подтачивал червяк, ежедневно, ежечасно, ежеминутно… И вот вдруг годам к сорока из-за какого-то пустяка обнаруживается трещина, скорлупа разваливается, а в ней уже нет ничего, — пусто… Вы меня извините, пожалуйста, я знаю, вести такой разговор неделикатно с моей стороны, но вы должны понять, что ваше бегство смутило очень многих… Люди спрашивали… и тогда…

— Это очень любопытно… Я, дорогой мосье Бельмин, совсем не знаком с писателями… Поэтому для меня проблема, как вы говорите, перемещается… и вот я вас слушаю, смотрю на вас, угадываю ход ваших мыслей… и думаю: вот как сочиняются романы… Верно, вот так же возникла «Госпожа Бовари»… Забавно!

— Флобер?.. Великая честь для меня… Но я не люблю флоберовской психологии… ей чего-то не хватает…

— О, я её защищать не буду! Меня интересует вовсе не она, а ваша психология.

— В самом деле?

Положение коренным образом изменилось: теперь спрашивал, допрашивал, выпытывал Меркадье, возымев вдруг страстный интерес к проблеме Бельмина, к личности Бельмина, к его психологии. И Бельмин с удивлением слышал, как будто со стороны, свой собственный неумолкавший голос. Слышал, как он, Андре Бельмин, рассказывает свою жизнь, свою собственную жизнь, в которой, на первый взгляд, не было ничего примечательного, но, разумеется, её содержание… Ведь в жизни иных людей как будто и нет никаких событий, но в их внутреннем мире столько опьяняющих взлётов и падений, столько величия. И всё на него накладывает отпечаток… штрихами тонкими, как морщинки. Нет, лучше сказать… Опять разговор зашёл о «Мирадоре». Но теперь для разрешения загадки надо установить, как у Бельмина родился замысел написать «Мирадора», как возник образ Мирадора — не столько из банальных в конце концов обстоятельств жизни Пьера Меркадье, сколько из сложной игры, отражений, отзвуков, мыслей, мечтаний и грёз самого Бельмина, на протяжении многих лет безмятежно существовавшего в буржуазной семье, в мирке, не ведавшем никаких катастроф, — вот в чём была самая настоящая тайна… Ведь никто как будто и не думал удивляться контрасту между жизнью Бельмина и жизнью Мирадора, и однако!..

— Право же, — мягко сказал Меркадье, — странно не то, что ваш Мирадор ушёл, а то… что вы остались.

Ну, конечно! Мысль эта поразила Бельмина. Как же она раньше не приходила ему в голову? А Меркадье, очевидно, незаурядная личность. Так что, пожалуй, почитатели не совсем ошибались на его счёт… Только вот оценить его по достоинству, как и других оригиналов, могли лишь немногие, — своеобразие было его потаённой и потому особенно привлекательной чертой… Ну вот, например, Поль Валери… Бельмин очень любил его ранние произведения, и не столько стихи, сколько «Вечер с господином Тэстом», написанный лет двадцать тому назад, после чего этот своеобразный писатель столько времени не подавал никаких признаков жизни… Несомненно, что престиж, который создало Полю Валери его долгое молчание, исчезнет, если он вздумает когда-нибудь нарушить это безмолвие для новой разработки прежней темы и снова вытащить на свет своего Тэста… По правде сказать, Мирадор кое-чем был обязан господину Тэсту, не меньше, чем Пьеру Меркадье…

— Молчание — вот проблема человека нового времени, — сказал Бельмин, — и в то же время это — великая, извечная загадка… Молчание роднит умы, самые далёкие друг другу во времени и в пространстве. Молчание влечёт к себе мистиков… Эжени де Герен… Артюр Рембо… От самоуглубления один шаг до религии… Христос и Будда… Абсолютный идеализм и созерцание… Якоб Бёме, Ницше и философы Индии… Отец Фуко…

Пьер Меркадье читал Ницше, но вот этого Артюра… Как вы сказали? Рембо? — он не знает. По мнению Меркадье, проблемой человека нового времени скорее является болтовня, чем молчание. Но это, конечно, зависит от точки зрения. А что касается религии…

Бельмин почувствовал, что, признавая за религией значение, он может уронить себя в глазах своего гостя. И он поправился. Оказалось, что он оговорился, ибо хотел сказать не «религия», а «религии» (во множественном числе), — его интересует их суть и самый механизм их возникновения, одинаковый у самых различных народов, которые, за неимением лучшего, создают себе богов.

Подали сыр, — сортов двенадцать, на выбор.

— В сущности, люди очень странные существа, — сказал Меркадье. — Посмотрите, в чём у них проходит жизнь и как они прикованы друг к другу… Вам никогда не случалось думать, что вы просто видите дурной сон, и не спрашивали ли вы себя, протирая глаза, долго ли он ещё будет длиться и как это земля не содрогнётся и не встряхнёт хоть немножко сонное царство?

Ну, разумеется, у Бельмина тоже бывали такие мысли. Впрочем, всё ведь довольно непрочно. Того и гляди грянет война, и ты обратишься в солдата… Представьте себе — вы скачете по какому-нибудь симпатичному местечку, вроде Шалонского лагеря. Жара, солнце палит, вы мчитесь с донесением в штаб, а неприятель засел за деревьями и стреляет в вас, точно в кролика? Не говоря уж о том, что в самом социальном здании неладно — подземные толчки, гул, трещины в стенах, — как бы всё не развалилось… Смотрите, какие забастовки сейчас!..

— Да? — удивился Меркадье. — А я и не знал, что идут забастовки…

Правда, ведь Мейер говорил, что Меркадье не читает газет, смотрит только биржевые курсы. На эту черту, сохранённую и в «Мирадоре», многие обратили внимание, и Поль Судэ в своей статье, напечатанной в «Тан», называл её неправдоподобной.

— Но вы всё-таки вернулись…

Меркадье вздохнул.

— Ушёл, вернулся… Всё это весьма