Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

Я не ставил своей задачей разъяснять, откуда взялось это бессмысленное геройство, скорее я хотел живописать его блеск и чарующую силу, притом не затушевывая и пагубные стороны. Я хотел наглядно представить, каким образом магическое обаяние такой воинственности влечет к себе даже тех, кто прозревает всю его пагубность. Ракель предчувствует, что отчаянная отвага Альфонсо неминуемо приведет к роковым последствиям, однако любит его. То, что привлекает ее, умудренную знанием, в этом губительном идеале, должно бы стать символом всяческого соблазна, исходящего от воина, от авантюриста, – соблазна, подчас ослепляющего даже того, кто умом постигает истину.

Рыцарю я решил противопоставить мужа мира. Конечно, в хрониках и балладах того времени отнюдь не восхваляют людей такого типа, и все-таки они существовали. Слабой тенью мелькает этот образ на полях летописей, более отчетливо предстает он в документах, жалованных грамотах и законах, а всего отчетливей – в книгах ученых и философов. Таковы, к примеру, бюргеры и земледельцы, таковы жители городов, потихоньку развивающихся, – простые люди, желавшие противопоставить необузданным нравам рыцарей и баронов хоть какой-то закон и порядок. Таковы евреи, изо всех сил стремившиеся сохранить мир уже по той причине, что они погибали первыми, когда вспыхивала очередная война. И прежде всего, таковы мыслящие люди – духовенство и миряне, все эти Родриги, Мусы, Беньямины, словом и делом противившиеся войне. Мужи, которым нечего противопоставить вооруженной до зубов рыцарской храбрости, кроме спокойной отваги своего духа. Но ведь это уже немало значит!

Наша цивилизация, утверждают обычно, основывается на двух столпах: гуманистический идеал образованности – идеал греков и римлян, и иудейско-христианский моральный кодекс Библии. Мне кажется, в нашей цивилизации продолжает жить еще и третье наследие: преклонение перед героизмом, рыцарством. Окруженный любовно-благоговейным ореолом образ христианского рыцаря, возникший в Средние века, до сих пор не поблек. Самой высокой славой все еще считается слава героя, воина. Великий писатель Сервантес представил то смешное, что есть в рыцаре, представил с нежной заботливостью. Все на свете смеялись над этой книгой, но никого она не переубедила. Что-то от Дон Кихота, пожалуй, с самого начала присутствовало в каждом рыцаре, но публика не хотела и не хочет этого видеть, она все еще не хочет видеть безумца, который скрывается в каждом рыцаре, она хочет видеть только рыцарский блеск, она все еще смотрит на рыцаря снизу вверх и воздает ему почести.

Оттого что рыцарский идеал Средневековья и для нас сохраняет свою роковую заманчивость, история Альфонсо и Ракели, на мой взгляд, имеет отношение и к нам тоже. Теоретики того столетия рассуждали, например, о том, позволительно ли первым напасть на врага, который, пожалуй, и сам готов напасть, рассуждали они и о том, постыдно или нет заплатить за мир дорогой ценой. И я попытался вдохнуть жизнь в тех людей, которые мучились над такими вопросами. Я говорил себе: тот, кто заново расскажет о таких людях, напишет не только романическую историю, но и даст проблемам нашего времени новое освещение и смысл.

Безобразная герцогиня Маргарита Маульташ

Книга первая

Между городом Инсбруком и монастырем Вильтеном, на широком ровном поле, стояли палатки и флагштоки, были построены трибуны, отгорожены ипподромы для турниров и иных спортивных забав дворянства. Многим тысячам людей приготовили здесь место и простор для развлечений. Уже второй год стояли эти шатры на Вильтенских полях в ожидании пышной торжественной свадьбы, которую собирался справить Генрих, герцог Каринтский, граф Тирольский, король Богемский[168]. Монастырская братия следила за тем, чтобы ветер не сорвал палатки, чтобы арена не заросла травой, трибуны не подгнили. Однако празднество все откладывалось, второй проект женитьбы, видимо, рухнул так же, как и первый. Инсбрукские жители и вильтенские монахи ухмылялись, горы равнодушно смотрели вниз. Жены инсбрукцев гуляли среди дорогих расшитых полотен, дети ловили друг друга, бегая по трибунам, парочки находили в палатках желанное убежище.

Стареющий король Генрих – вся Европа добродушно и без насмешки оставила за ним королевский титул, хотя он давно уже лишился своего королевства Богемия и ныне владел только графством Тироль и герцогством Каринтия, – недовольный ехал верхом между палатками. Он откушал в аббатстве Вильтен; легкий завтрак состоял из форелей с имбирной подливкой, кур в миндальном молоке, десерта и конфет. Но они там, в Вильтене, ничего не смыслят в подлинно изысканной кухне: тонкости нет. Аббат – разумный добрый настоятель и неплохой дипломат, а в кулинарных нюансах ничего не смыслит. Во всяком случае, ему, королю, завтрак показался невкусным, и если после еды его настроение обычно повышалось, сейчас он еще больше впал в уныние. До Инсбрука было недалеко, и он ехал без доспехов. Узкая модная одежда стесняла его; что говорить, он толстеет с каждым месяцем. Но он человек светский, великолепно сидит на своем породистом разубранном коне, и не в меру длинные широкие рукава нисколько ему не мешают.

Повеял легкий ветер, погнал хлопья снега, вздул полотняные стенки шатров, забил, захлопал ими. Небольшая свита отстала, король ехал один, лениво. Он сердито оглядел широко раскинувшееся поле с возведенными для празднества сооружениями. Его чисто выбритые щеки висели, дряблые и жирные, рот был выпячен, большой, безобразный, с толстой нижней губой. Светлые водянистые глаза рассерженно скользили по полотняному городку, по трибунам, по ограде арены. Он, конечно, человек сговорчивый. Но и его долготерпение имеет границы. Иоганн Люксембуржец опять надул его: во второй раз посулил невесту, обо всем торжественно договорился и снова оставил ни с чем.

Король сопел, тяжело дыша коротким плоским носом, дыхание густыми облачками пара повисало в холодном и мглистом снежном воздухе. Говоря по правде, он на Иоганна, на Люксембуржца[169], не сердится; Генрих вообще не умеет сердиться. Иоганн с позором выгнал его из Богемии, так что от его королевства остался один только титул; но потом Генрих легко помирился с этим элегантным любезным человеком, когда тот предложил ему денежную компенсацию и руку своей пригожей молодой сестры Марии. И даже тогда, когда Люксембуржец обещания не выполнил и не склонил сестру на брак, Генрих не стал ломаться и изъявил готовность удовольствоваться другой невестой, тоже предложенной ему Люксембуржцем, его двоюродной сестрой Беатрисой Брабантской. Но вот и та не едет, это уже слишком. День святого Варфоломея, в который она должна была прибыть, давно прошел, а любезная брабантская кузина Иоганна