Испанская баллада - Лион Фейхтвангер

незавидное перемирие, Святой город так и остался в руках неверных, а сам Ричард, в пух и прах рассорившийся со своими союзниками, ныне томился в австрийской темнице. Он же, Альфонсо, по-прежнему восседал на троне и опять считался самым могущественным королем на всем полуострове. А его внук, которого сегодня приняли от купели, этот Фернан, такой славный крепенький малыш, – он почти наверняка воссоединит Арагон с Кастилией и тогда, пожалуй, назовет себя императором, по примеру своего прадеда Альфонсо Седьмого.

Но посреди нового блеска и преуспеяния Альфонсо особенно остро ощущал, как разрастается пустота в его душе. Он смотрел на донью Леонор, угадывал всю безысходность, что была у нее внутри. Он смотрел на свою дочь Беренгарию – в ее больших зеленых глазах (совсем как у матери!) светилась неуемная гордыня, жажда все большей власти и престижа. Он был уверен: Беренгария считает своего мужа слабаком, а все потому, что дон Педро, когда Альфонсо потерпел поражение, не присвоил себе главенство на полуострове. Альфонсо не сомневался, что отныне вся ее жизнь, все ее помыслы будут посвящены сыну, будущему императору Фернану, зато к нему, к отцу, в сердце Беренгарии нет ничего, кроме неприязни и презрительного равнодушия. Он всего лишь помеха на пути ее сына и ее собственного тщеславия; он, Альфонсо, предавался утехам сладострастия, позабыв о своем королевском долге, и однажды чуть не погубил государство, принадлежащее ей и ее сыну, и (кто его знает!) может проиграть все до нитки, прежде чем ее ненаглядный малыш Фернан возложит на себя императорскую корону.

Юные пажи, предлагавшие королю кушанья, вина, тканую салфетку, беспомощно стояли и ждали. Он их не замечал. Ему вдруг стало ясно, до чего же одинок был он посреди своих пяти миллионов кастильцев, так преклонявшихся перед ним. Чуждый всему и вся, смотрел он невидящим взором в пустоту.

Дон Родриг был опечален, заметив, что Альфонсо, прикрывшись равнодушно-любезной маской, подобающей королю, предается угрюмым и гордым раздумьям. Сердце каноника преисполнилось горячего сострадания, в то же время в мозгу его проснулась неуемная любознательность хрониста, и он с жадным вниманием стал наблюдать за королем. Дон Альфонсо, что верно, то верно, memoria tenax, intellectu capax, vultu vivax. События прочно сохранялись в его памяти, он схватывал их своим острым разумом, все запечатлевалось и отражалось у него на лице. Да, на лице дона Альфонсо сохранились следы всего, что он пережил: его необузданных порывов, его нелегких ярких побед и горьких поражений, самообуздания и горького познания. Морщины избороздили чело, глубокие складки прорезали щеки. Лицо Альфонсо – вот настоящая летопись его жизни. В облике сорокалетнего мужчины уже можно было разглядеть черты старца, каким он станет со временем.

На севере королевства, неподалеку от наваррской границы, во владениях баронов де Аро жил отшельник, предававшийся строжайшей аскезе. Обиталищем ему служила пещера, находившаяся высоко на обрывистой круче Сьерра-де-Нейла. Как он ухитрялся там жить, было настоящим чудом. Ибо он был слепец. Надо полагать, его оберегало само Провидение. Это Провидение Господне следило за тем, чтобы он не оступился над пропастью и не стал добычей диких зверей. Ходили рассказы, будто волки, встретившись с ним, поджимали хвосты и лизали ему руки.

Кающиеся паломники взбирались к нему на гору с приношениями, которых хватало, чтобы удовлетворить его скудные потребности. Паломники просили, чтобы он наложил на них руки – они считали, что от рук его исходит благодать. Кроме того, он способен был, прикоснувшись к лицу грешника, на ощупь определить, полностью ли тот отмолил свои грехи перед Богом.

Слава об отшельнике и его чудесных способностях распространилась по всей стране.

Сей пустынник был не кто иной, как Диего – тот самый, которого Альфонсо накануне своей первой, победоносной битвы под Аларкосом приказал ослепить за то, что тот заснул на посту.

Бароны де Аро, ленником которых считался Диего, были строптивыми вассалами. Они крайне не благоволили к королю, вот и теперь дерзнули объявить: вследствие ужасных бесчинств, творившихся в последние годы, город Толедо погряз в тине греха. Более того, они потребовали, чтобы Диего немедленно направил туда свои стопы, дескать, появление праведника пробудит совесть толедцев. На самом же деле бароны де Аро надеялись, что пребывание Диего в столице доставит неприятности королю.

Жители Толедо стекались толпами – всем любопытно было взглянуть на человека, отмеченного Божьей благодатью, и поклониться ему. Все громче раздавались голоса тех, кто считал, что не худо бы и королю встретиться с чудотворцем. В былые дни, когда сияющий дон Альфонсо проезжал по улицам Толедо верхом, рядом с паланкином Фермозы, они радовались его недозволенной радостью, его блаженство согревало их сердца, они восторженно приветствовали короля, и тот день, когда они его встретили, был для них праздничным днем. Теперь же при виде Альфонсо они испытывали благоговейное сострадание, робость и вместе с тем ужас: перед ними был человек, которого отметило и покарало само Провидение. Они желали своему королю полностью очиститься от грехов и думали, что святой отшельник сумеет ему помочь.

Родриг усмотрел во всей этой шумихе, поднятой вокруг Диего, одно только суеверие, дурацкую выходку, за которой стоял злой умысел баронов де Аро, и посоветовал королю не обращать внимания на этого чудотворца.

Да и самому Альфонсо мало нравилось присутствие Диего в городе. Его жег запоздалый стыд, когда он вспоминал, с каким самодовольством поведал некогда Ракели об ослеплении нерадивого часового да еще прочел ей свой стишок, написанный по сему случаю. Подвижное лицо Ракели вдруг сделалось замкнутым – причину такой перемены он понял только теперь.

Однако Альфонсо замечал, с какой робостью взирают на него люди, и он понимал их, понимал, отчего они хотят его встречи с чудотворцем. Вдобавок его разбирало любопытство: что-то он теперь собой представляет, этот злополучный Диего? Неужели он, Альфонсо, даже не помышляя о том, превратил Диего в святого?

Когда к нему привели слепца, Альфонсо ясно представил себе прежнего Диего. То был широкоплечий малый, упрямый, самоуверенный, немного похожий на барона Кастро. Неужели сейчас перед ним стоит тот самый Диего, которого ослепили по его приказу? Альфонсо стало не по себе, он пожалел, что распорядился позвать слепца. Он не знал, что и сказать. Слепой тоже молчал.

Наконец с уст короля почти непроизвольно сорвалась неуклюжая шутка:

– Похоже, мое мудрое изречение принесло добрые плоды, хоть я и был строг к тебе.

– Кто это – я? – спросил Диего.

Неприятное изумление короля все возрастало. Неужели сопровождающие не сказали этому человеку, к кому его ведут? А он даже не полюбопытствовал узнать?

– Я, то