Комод с цветными ящиками - Оливия Руис

Кажется, его смешат мои вскрики, когда он начинает кусаться. И я старательно изображаю удивление или боль. Он смеется снова и снова. Крошечное счастье в крошечном мире больницы. В нашу жизнь на мгновение возвращаются легкость и милосердие. Пусть мои соски кровоточат, я так рада видеть, что его воробьиный аппетит становится львиным, что готова позволить ему растерзать мою грудь, если это необходимо.

В выходные Андре привезет Леонору, Меричель и мою дорогую Кали навестить нас в Париже. Каждую неделю я пишу Кали длинные письма. Конечно, они адресованы и Андре, который ей их читает. В них все, что только можно найти забавного в нашей больничной жизни. В общем, описывая наши будни, я выдаю версию, подходящую для ребенка двух с половиной лет. Кали незачем знать о жестокости нашей новой реальности, ей нужно совсем другое. Каждый понедельник Андре присылает короткое сообщение – четкое, деловое, ничего кроме фактов. В списке покупок или в кулинарном рецепте больше эмоций, чем в любом из его писем. Едва успев обрадоваться, что у Кали все прекрасно и она в порядке, я чувствую разочарование. Но вот, наконец, сегодня он приедет к нам.

Прошло больше трех месяцев с тех пор, как мы с маленьким Хуаном уехали из дома. В воскресенье доктор сказал, что иммунитет у него очень ослаблен и даже обычная простуда может стать роковой. Я ответила:

– Ничего страшного, доктор, если понадобится, он будет жить в скафандре, пока иммунная система не восстановится! А пока вы ищете защитный костюм для меня, пусть никто не подходит к нему без маски ближе чем на метр. И дважды вымыв руки, да так, чтобы я видела! Смотрите, доктор, хоть я и не училась десять лет, но знаю, что делать!

Он улыбнулся и протянул мне рецепт и две упаковки лекарств.

– Это для вас. Вы ничего не едите и никогда не спите, Рита, вам нужно отдохнуть. Если вы подорвете свое здоровье, Хуану это не поможет. И потом, он не единственный, кому вы нужны.

Дверь скрипнула, и появилось милое личико моей любимой Кали. Андре вошел вслед за ней и бросился к Хуану, чтобы взять его на руки. Кали побежала ко мне, и мы, обнявшись, несколько минут плакали навзрыд друг у друга в объятиях. Леонора и Меричель прилипли к нам, как две устрицы к камню под водой. Для моей сестры это был настоящий подвиг. Нежность она выдавала по каплям, так же как врачи отмеряли обезболивающие Хуану. Трудно было в это поверить, но вот они, все здесь, пришли, чтобы окружить моего сына любовью и заботой, развлечь его. Это казалось сном – столько дней и ночей в разлуке, и вот они тут.

Хуан дождался, пока вся семья соберется вокруг, чтобы уйти в новый мир, туда, где ему больше никогда не придется страдать. Он лежал у меня на руках. Я больше не плакала. Я хотела, чтобы он видел только мою безграничную любовь, мое счастье от того, что он рядом со мной, а не мою боль. Боль – неподходящее слово. Ни одно слово не подходит, чтобы выразить весь этот хаос, бесконечную скорбь, бессильную ярость. Из моих глаз все еще катятся слезы, когда я вспоминаю о самой большой трагедии моей жизни. С тех пор я больше никогда не говорила о том, что случилось.

* * *

Когда гроб опускали в землю, я ушла. Это было выше моих сил. Что-то заставило меня бежать. Внезапно, когда похороны уже подходили к концу, я решила поехать к Пепите в Тулузу. Только она могла бы понять, что я чувствую. Ей было известно, как болит душа, когда у тебя забирают плоть от плоти твоей. Она откроет мне свои объятия и будет баюкать, пока я не выплачу все слезы. Будет утешать меня, называть ласковыми именами, подарит мне тепло своей материнской груди. Только у нее найдутся правильные слова, которые помогут мне снова встать на ноги. Я убеждала себя, что дочь не должна видеть меня в таком жалком состоянии, но на самом деле я ушла ради себя. Чтобы найти себя.

Я зашла домой, чтобы поцеловать Кали и предупредить ее, что на некоторое время уеду. Открыв дверь, я увидела, как она играет с соседкой, которая присматривала за ней, пока все мы были на похоронах. Они смеялись. Такая нежная картина после такого ужасного дня, я остановилась на несколько секунд и смогла наконец дышать. Но вскоре вновь стала задыхаться – одышка пришла вместе с тоской после смерти Хуана. Андре не позволил Кали присутствовать на похоронах. Я сделала все, что было в моих силах, чтобы он изменил решение. Даже если Кали не вполне понимает, что происходит, она имеет право попрощаться с маленьким братом. Видя, как я срываюсь, она всякий раз повторяла мои же слова, немного меняя их в зависимости от ситуации:

– Не волнуйся, мама, Хуан вернется, потом, когда отдохнет на небе. Мы умираем по-настоящему, только когда совсем состаримся, когда проживем прекрасную жизнь, полную всяких событий, и слишком устанем, чтобы продолжать. Он точно вернется, мама, поверь! Пообещай, что поверишь!

Я пообещала, что вернусь, как только наберусь сил, очень-очень скоро, и она пообещала хорошо себя вести и не огорчать папу и tía[63] Леонору. Мне даже не пришлось просить ее об этом. Я обрушила на нее потоки слез, а она на меня – потоки поцелуев и ласк.

Перед нами стояли шелковицы, в гости к ним явились лучи солнца и порывы ветра. Это было красиво. Дерево Кали было таким незрелым, таким маленьким и хрупким. В отличие от нее самой. Какая большая девочка. Она уже все понимала.

6

Синий платок

Я знаю, хранить синий платок для носительницы «красного гена» – это полная ересь[64]. Однако этот синий отсвет лег на всю мою оставшуюся жизни. Синий цвет стал цветом моей свободы. Моего выбора. Моих жертв. Жертв, на которые я сама решилась, расставив приоритеты. Надев этот платок, я совершила прыжок во времени. Пока этот платок обвивал мою шею, я не переставала учиться и понимать, прощать и расти. Потом, когда я вернула себе свою жизнь, сбросила некоторые из своих оков, он снова уснул в этом ящике. Он стал мешать мне, когда я снова захотела свободно дышать. Он не давал сделать вдох. Воспоминания хороши, если они тебя поддерживают. Но если они замедляют тебя или вовсе не дают двинуться с места, то нужно заставить их замолчать. Не исчезнуть, всего лишь замолчать на время. В любой момент воспоминания могут потребовать, чтобы ты снова разбудил их и позволил призракам говорить. Они многому могут научить нас, если мы хоть чуть-чуть задумаемся над тем, что они оставили нам в наследство.

Я знаю, тебе этот платок покажется «уродским», и заранее улыбаюсь… Не бойся, cariño, я не прошу тебя носить его, хотя могла бы, зная, что ты не сможешь мне сейчас отказать… Ладно, не буду тебя дразнить, просто послушай, что этот платок хочет тебе рассказать.

* * *

Я поднимаюсь в автобус, и тут кто-то с невероятной силой хватает меня за руку и останавливает. Это моя сестра Леонора. Должно быть, она нашла мое письмо. За ней, сложив на груди руки, стоит Кармен. Гневные брови, две строгие матери, пришедшие, чтобы вернуть меня в пламя моего ада.

– Выходи, – приказывает Леонора.

Я подчиняюсь, но смотрю на них, не отводя взгляда.

Что они себе вообразили? Госпожи судьи полагают, что это решение далось мне легко? Я не позволю помешать мне. Для них все просто. Они семья,