Острые - Анна Павлова

в его тетради соревнование по рисованию членов на скорость или вылить в дневник стержень гелевой ручки. Катя из школьной газеты каждый год строчила унылые вирши на Двадцать третье февраля и Восьмое марта, но осталась в памяти совсем другими стихами, сочиненными под гитару на репетиции какого-то патриотического мероприятия:

Когда-нибудь станем мы старше,

Я верю, наступит пора,

И Паша получит парашу,

И в тот же день съедет с ума.

И пару дней это даже распевали на манер духоподъемного советского марша.

К седьмому классу Паша Кудров заинтересовался химией и биологией – это ударило Гранкина особенно сильно. Медицина была его брендом – это он всегда говорил, что станет врачом, когда вырастет, это он раньше всех знал, откуда берутся дети, это к нему перед контрольными одноклассники приходили за мнемоническими конструкциями «фенолфталеиновый в щелочах малиновый».

Паша Кудров мог выбрать любую другую, никому не нужную область – придавить своей крутостью нарисованную отличницу Вику на литературе или переспорить начинающего праворадикала Гену на обществознании, – но решил уничтожить Гранкина.

Стоило биологичке узнать, что звезда особенно ярко засветила на ее предмет, Гранкин в ее мире перестал существовать. «Паша, только ты сейчас молчи, я знаю, что ты знаешь». «Паш, ну тебе контрольную писать незачем, давай лучше олимпиаду прошлого года прорешаешь». «Не злите меня, а то в следующий раз будут вопросы, на которые только Паша ответит». «Пашу не отвлекайте, ему ЕГЭ сдавать и всех вас потом лечить». Сдвинулась и турнирная таблица – теперь все оценки ставились от Паши, а если Паша был на первом месте, все остальные начинались с одиннадцатого.

– Я понимаю, ситуация в году у тебя спорная, – сказала биологичка, задержав Гранкина после урока. Она теребила бусы как четки, и полудрагоценные камушки бились друг о друга с тихим неритмичным стуком. – Четыре с половиной у тебя выходит по среднему арифметическому, но, ей-богу, мне совесть не позволяет до пятерки натягивать. Я спать спокойно не смогу, ей-богу. Тебе врачом быть, вот ты убьешь кого-то, не дай бог, а мне потом икать. Ну и сам понимаешь, где Пашина пятерка, а где твоя.

Гранкин непроизвольно задвигал нижней челюстью, и зубы забились о зубы.

– Что хотите ставьте.

– Вот и поставлю. Четверку поставлю, Герман. Будет тебе мотивация на следующий год, ей-богу.

Дома мать предсказуемо устроила конец света. От злости она даже забыла про силиконовую лопаточку – выкладывала котлеты, шкрябая вилкой по антипригарной сковородке. Гранкин услышал все: что Паша Кудров свободное время на учебу тратит, а не на ерунду, что родители свои знания сами получали упорным трудом, что есть люди талантливые, а есть бездарные, и бездарным надо в три раза больше стараться, чтобы что-то из себя представлять, а ты и бездарный, и ленивый. Что убьешь кого-нибудь, что улицы мести, что столько в тебя вложили. Что, может, и на хер оно все – иди в ПТУ, как те ограниченные, у кого не хватило мозгов выучиться на единственную достойную профессию, иди на заводе работать, иди пекарем, токарем, сварщиком. Отец заглянул на кухню, осмотрел руины маминой психической стабильности, молча забрал тарелку и ушел в гостиную.

Следующим утром Паша Кудров открыл рюкзак и запустил руку не глядя. Гранкин не слышал, но весьма правдоподобно додумывал, как пальцы врезались в мягкость и липкость, как зашуршали смятые перья. Он наблюдал за лицом – как его обычное отрешенное выражение сменилось недоумением, удивлением, отвращением, как росла и чернела черточка между бровей, как расширялись глаза. Резким животным движением Паша Кудров выкинул мертвого голубя, и тушка несколько метров проскользила по полу.

Гранкин засмеялся первый.

Потом уже пацаны подхватили, потом уже взвизгнула русичка:

– Это кто? Это что за шутки?

– Ну я.

Он встал, не дожидаясь приглашения выйти из класса и родителей в школу. На полпути до двери обернулся и пнул голубя в сторону Пашиной парты, чтобы его пришлось панически выпинывать обратно. В голове звучал брутальный киношный саундтрек – музыка, под которую крутые парни не обращают внимания на взрывы. И само ощущение приторного мстительного злорадства, едкого триумфа – было лучше всего, что Гранкин испытывал в жизни, и стоило каждой предстоящей маминой истерики.

После одиннадцатого за Пашу Кудрова дрались три престижных вуза, а Гранкин назло подал документы только в один. Поступил назло, переехал назло, назло доучился до ординатуры и назло мечтал о докторской. Школа закончилась, а где-то за спиной так и остался Паша Кудров с фотографии, круглый и бледный. Опасно дышал и шевелил пух на задней стороне шеи. Мягкими руками придавливал за плечи к земле. Бывало, вроде и забудешь, что он есть, а ощущение собственной неизгладимой вторичности останется. Потому что Паша Кудров уже не был никаким мальчиком – он был идеей.

Сергей Викторович стариковски рассуждал, что с годами ординаторы в отделении мельчают и глупеют, с каждым новым набором все меньше тех, кому правда что-то интересно. Гранкина в редком порыве откровенности он называл талантливым, а когда пил – своим преемником. Потому что Гранкин на обходы бегал, пациентов брал и редко лечил меньше троих одновременно, приезжал к семи утра и уезжал после девяти вечера, «Руководство Каплана и Сэдока»[11] в первые три недели вызубрил наизусть. «А эти – к двенадцати, дай бог, припрутся и в ординаторской сидят, шизофрению с психопатией путают», – брюзжал Сергей Викторович.

– Я не могу, – сказал Гранкин, закуривая вторую на подоконнике. – Заберите его у меня. Я его не вылечу, потому что я его ненавижу.

– Твою мать, Гер!

– Мать мою куда угодно, а я не смогу. Физически.

Прием расшевелил внутри остывшее ощущение мертвого голубя. Пускай что угодно было и прошло – а голубь лежит под первой партой, под чужой партой лежит, пугает народ и начинает вонять. И радости от этого было больше, чем отвращения, потому что победила какая-то первобытная, простая и не обремененная моральными принципами школьная справедливость. Паша Кудров поехал башней капитально и с фундамента, а Гранкин отделался бытовым алкоголизмом. Фильм кончился, хорошие парни победили. Титры.

– И с этим ты собираешься стать руководителем отделения?

Строго говоря, Гранкин не собирался – это Сергей Викторович придумал, – но слишком льстило, чтобы возразить.

– Вы бы лечили человека, которого ненавидите?

– Да я вообще всех ненавижу, Гер, поголовно. Только я это дома делаю. Принципиально не заберу, твой пациент. – Сергей Викторович неритмично постучал пальцами по клавиатуре. – Ну хватит мне дымить, работы нет?

«А день настал. Кудров с ума сошел, не шутка, с псиопами разговаривает» – так Гранкин написал в окошке сообщения похороненного чата бывших одноклассников. Перечитал. Добавил: «Радуйтесь, кто ставки делал». Перечитал еще раз. Представил, как у двадцати шести человек день превращается в праздник: как Гена отвлекается от баранки автобуса, как Вика клеит клиентке на ноготь лишний страз, как Катя забывает слова на чужой свадьбе и в экстазе единения все начинают хохотать, как хохочут только дети при виде чужих страданий. Перечитал. Стер. Шла бы к черту врачебная тайна со всем Гиппократом в обнимку.

На следующий день Павла положили в отделение. Гранкина он не узнавал или делал вид. Было так странно, что с трудом получалось натянуть на голос участливую врачебную интонацию.

– Расскажите, пожалуйста, а этот ваш псиоператор… это все-таки такая редкая вещь… он вам как-то в жизни хоть помогает?

Павел пожевал губу, понадувал щеки, думая над ответом.

– Псиоператор, как я уже говорил, не человек, а что-то вроде разумной программы. Его нельзя назвать плохим или хорошим, потому что он не испытывает человеческих чувств, а значит, его моральный компас ограничен запрограммированными установками.

– Конечно. А все-таки – вы, живой человек, как оцениваете его слова? Можно ли сказать, что они вас радуют или огорчают?

– Он программа, но все-таки разумная. К тому же его задача – манипулировать человеком, поэтому эмоции он считывает хорошо. Понимаете, псиопы существуют, чтобы навязывать людям эмоции, чтобы управлять ими. Только так можно заставить людей делать то, что нужно глобалистам. Одинаково думать, хотеть одного и того же, иметь идентичные взгляды. Потому что такой единогласной толпой проще