Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Тут недоразумение какое-то; я господина Мурзина не видала с прошлой осени и не имею с ним никаких сношений. Пред моим отъездом из Москвы, я вспоминаю теперь, у меня была одна… одна общая моя с ним знакомая и просила меня от его имени взять письмо для передачи здесь какому-то неизвестному мне лицу, но я отказалась.

– Отказались? – протянул он не то недоверчиво, не то глубоко изумленно. – Почему так?

– Имею на то свои причины, – твердо произнесла она.

– Во как! – хихикнул он злобно. – А приходил от него кто же к вам?

– Не полагаю нужным называть, – тем же не допускавшим дальнейшего об этом разговора тоном ответила она.

Приходила к ней девушка, с которою познакомилась она у Лизаветы Ивановны Сретенской, Лидия Петровна Курсакова. Из разговора маленькой особы с нашею актрисой мы уже знаем о тех таинственных отношениях не то любви, не то чего-то иного, быть может, более опасного, которые существовали между этою девушкой и влиятельным в известных московских кружках ученым юристом, которого звали Мурзиным. Ларина, которую она очень интересовала своею молодостью, миловидностью и заметною в ней какою-то нравственною растерянностью, не раз пыталась вызвать ее на откровенность, с доброю целью «облегчить ей душу, если возможно». Но Лидия Петровна с видимым страхом уклонялась от всякого разговора, в котором могла бы она дать возможность чужому оку заглянуть хоть на миг в душевный тайник свой. Она или просто не отвечала на иные, казавшиеся ей опасными вопросы Настасьи Дмитриевны, или, сжимая ей крепко руку, говорила, глядя на нее влажными карими глазами: «Нет, милая, оставим, для вас не интересно»… Ларина поэтому невольно удивилась, когда однажды, очутившись с нею вдвоем в зальце Лизаветы Ивановны, молодая знакомая ее сообщила ей торопливым тоном, что имеет до нее «большую, большую просьбу». – «Рада служить вам, в чем дело?» – ответила она ей. – «Вы едете на днях к себе в деревню, в ***ский уезд». – «Да, я говорила вам». – «Не можете ли вы, – и голос девушки уже чуть не болезненно задрожал при этом, – взять на себя доставку одного письма»… – «Кому?» «Тут написано». Она осторожно вытащила из кармана довольно объемистый пакет, адресом вниз, как бы не смея протянуть его прямо своей собеседнице. «Это вы посылаете?» – пожелала узнать та, не отрывая от нее взгляда. – «Нет… меня просили»… – «Я знаю, кто», – веско произнесла Ларина. Девушка вспыхнула по самые брови; руки ее протянулись вперед бессознательным, умоляющим движением. – «Я не назову его, – успокоительно промолвила Настасья Дмитриевна, – но не возьму на себя никакого его поручения и по тому искреннему участию, которое вы мне внушаете, не советую и вам, милая…» Она не успела договорить: Лидия Курсакова вскинулась одним прыжком с места и, как испуганная лань, выбежала из комнаты. Непрошенный гость тем временем продолжал глядеть на Ларину своими злыми, полуприщуренными глазами.

– Так, значит, не имею я от вас ничего получить? – пропустил он сквозь зубы.

– Ничего, – подтвердила она.

– Значит и письма Володькиного не получите, – объявил он, подымаясь с места.

Она вспыхнула даже от негодования:

– Да какое же право имеете вы не отдавать его мне?

– А такое, что не отдам: велено в обмен; коли б от вас что получил, так и я бы вам предоставил, а как от вас ничего нет, так и с меня требовать вам нечего.

Он злорадно ухмылялся, видимо потешаясь над нею. Ее взорвало.

– И не надо! – сказала она, вставая в свою очередь. – Прощайте.

Он этого никак не ожидал. «Характер – девка!» – пронеслось у него в голове.

– На аккомодацию что ль идти с вами? – пробурчал он, между тем как она, не глядя на него, направлялась назад в гостиную.

Она приостановилась на миг, полуобернулась.

– Что еще? – с невольною гадливостью уронила она.

Он зашипел от злости.

– Да вы, госпожа, с этим вашим барским презрением не могите глядеть на меня, потому я, может, еще более всех вас, господ-то, презираю, а окромя того вам это и отозваться может…

– Я не боюсь вас и… и ненавижу! – вскликнула Настасья Дмитриевна в неудержимом порыве. – Вы погубили моего брата, вы заставили его вести преступную… и позорную жизнь, – домолвила она как бы уже помимо воли.

– Ага, узнали! – хихикнул он опять своим противным язвительным смехом.

– Да, я вспомнила, я видела вас тогда… Он гимназистом еще был, а вы уже давно взрослый… Вы ловите этих простодушных, доверчивых мальчиков…

– Не ловим – сами просились, истины искали, аки елень к источникам водным сами бежали ко мне за нею, – с нежданным эмфазом и засверкавшим взглядом возгласил он, – я им и дал ее… А и сами-то вы не единым духом разве с братом дышали в ту пору? Я ведь тоже помню!

– Да! – горячо вскликнула она на это. – Мы в те дни истины искали с Володей, всею душой алкали ее… Мы смущены были нашею жизнью дома и горем, непосильными испытаниями; мы ребячески думали, что мир может быть перестроен на началах справедливости, общей для всех и каждого… не вашими путями, нет, не тем, во что увлекли вы его!

– Так вот вам, нате же, читайте! – к немалому ее изумлению, поспешно вытаскивая из кармана и протягивая письмо в порванной обложке, возразил на вспыльчивую речь ее «технолог». – Коли вы от истины отвернулись опять к вашей старой барской лжи, так вот, что вам брат ваш пишет на поучение ваше.

– Вы прочли его письмо ко мне? – негодуя вскликнула она опять.

– Мы прочли, действительно, – подчеркнул он, – семейных тайн для нас нет, – открыто и прозрачно как стекло должно быть каждое действие каждого, и все обязаны знать высшие партии… А вы полагали, – перебил он себя, язвительно ухмыляясь еще раз, – что правительство ваше одно пользуется правом перлюстрации?

Ларина его не слушала более: она вся погрузилась в чтение братниного письма.

Это был весьма опоздалый ответ на письмо ее, писанное еще в прошлом октябре, после разговора ее о нем с Провом Ефремовичем Сусальцевым. Он извинялся за этот поздний ответ тем, что не находил до настоящей минуты (письмо его по дате отправлено было три недели тому назад, из которых более двух, заключила она, пролежало у Мурзина и в кармане «Волка») верного случая для доставки его ей «в собственные руки», и затем прямо приступал к главному мотиву ее письма. «Я должен быть очень благодарен супругу прекрасной госпожи Сусальцевой, – иронически писал он, – с которым не имею чести быть знакомым, хотя и встречались мы каждый день в разных