Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Позвольте, однако, – скромно пытался возразить Петр Капитонович, – я полагаю, что как человек новый, совершенно еще незнакомый господам дворянам уезда, которому ныне имею честь принадлежать, я не могу сметь надеяться на успех там, где, по собственным же словам вашим, такое подавляющее влияние имело до сей минуты лицо, о котором мы говорим… Я не прочь, конечно, – мы уже имели случай об этом с вами говорить, – послужить моим… согражданам, но я первоначально думал, признаюсь вам, опереться, так сказать, именно на это лицо, как на представителя партии… или, чтобы выразить мою мысль вернее, представителя тех мнений, которых я, вы согласитесь, при положении моем и звании, обязан, так сказать, держаться, – многозначительно домолвил он.

«Московский браво» в ответ на это упер руки в бока и громко фыркнул:

– Sancta simplicitas8! «Опереться» на генерала Троекурова, чтобы попасть к нам в предводители, ха-ха-ха!.. Так неужели ж вы не знаете, что у него давным-давно кандидат свой готов, от юности своея на то воспитанный и вспоенный…

– Кто такой? – тревожно зазвучал голос графа.

– A будущий зять его…

Это был окончательный удар.

– Зять! – повторил, замирая весь, Петр Капитонович. – Кто такой?

– Да сын того же закадычного друга его, предводителя бывшего…

– Этот белокурый молодой человек, которого звали Гриша и который все время пребывал в молчании?

– Он самый… A вы и не догадались? Эх вы, петербургские Юпитеры! – надрывался Свищов, наслаждаясь растерянным видом своей жертвы.

– Вы мне, однако, везя меня в этот дом, ничего об этом не говорили, – вскинулся вдруг «петербургский Юпитер», – и даже напротив…

– Что «напротив»?

– Поощряли… в некотором роде.

– А если я, например, – ответил на это мистификатор, едва удерживавший смех, не перестававший пронимать его, – знав обо всем этом, не счел нужным предварять вас, чтобы не смущать вас заранее, надеясь со своей стороны, что, какие бы там планы ни строил наш генерал насчет своей дочери, но что, увидев вас, и он, и она переменят свои намерения, оценят и положение ваше, и звание… и, наконец, личные ваши качества и преимущества пред таким, можно сказать, ничтожным во всех отношениях сравнительно с вами субъектом, как этот Гриша Юшков. Так я не виноват, что вы…

Граф не дал ему договорить очевидно нелестной для него фразы:

– А что он действительно из себя изображает, этот господин? – спросил он, стараясь придать в свою очередь иронический оттенок своему все еще обрывавшемуся от внутреннего волнения голосу.

– Ничего ровно: в деревне при папаше, депутат от дворянства нашего уезда.

– Только-то! – высокомерно ухмыльнулся граф.

— Дда-с, и вот изволите видеть, какую Василису-царевну уготовляют ему в супруги… А вы вот со всеми вашими петербургскими авантажами за флагом остались, до того что и в щелочку-то теперь взглянуть вам на нее не дозволяется.

И Свищов даже язык ему высунул в виде приятельской шутки.

Петр Капитонович вспыхнул весь, заерзал на месте, хотел ответить, резко ответить, «положить конец этому нахальству»… Но ничего не сказал и уныло поник головой. Он вспомнил вовремя, что «опереться» может только теперь на этого человека, на этого нахала. «Он во всяком случае умен и прожжен», рассудил постулянт9 на предводительскую должность: а ему, петербуржцу, нельзя обойтись без проводника, без нити для прохождения сквозь мытарства предстоявшей ему выборной одиссеи. Притом это был заядлый враг его недругов, а Всесвятское со всеми его обитателями представлялось уже теперь Петру Капитоновичу не то ястребиным, не то вороньим гнездом, подлежавшим разору и уничтожению. Воспоминания о тех «мнениях», которых он за пять минут пред этим, «ввиду положения своего и звания», считал себя «обязанным держаться», успели и вовсе вылететь у него из головы. Граф Снядецкий-Лупандин весь уже теперь принадлежал «оппозиции».

VIII

Прожив с неделю во Всесвятском, Настасья Дмитриевна Ларина собралась ехать в свое Юрьево. Шел третий год, как она покинула его. Театральные странствования по России и пребывание сестрой милосердия за Дунаем не давали ей до сих пор достаточно свободного времени для исполнения давнишнего желания посетить это мрачное, покинутое, но все же «родимое гнездо», помолиться над покоившимся там прахом «несчастного» и все же дорогого ей отца. К тому же шурин ее Сусальцев, когда она была в Сицком, просил ее об этом. «Побывайте, – говорил он ей, – поставлен мною туда верный человек дело вести. A все же хозяйский глаз не мешает». – «Какая я хозяйка», – возражала на это Ларина. – «А такая, что одна. Супруга моя, Антонина Дмитриевна, ни во что это входить не хочет; братец же ваш… в безвестной отлучке», – объяснял полуиронически, полусожалительно Пров Ефремович… Настасья Дмитриевна почуяла в этих словах деликатный намек на то, что как бы ни был мало достоин уважения в глазах его «Володя», он не считает его de facto лишенным тех прав на наследство после отца, которых как «выбывшего самовольно за пределы отечества» лишил его закон. «Хороший вы человек!» – сказала она ему, тотчас же и прерывая этот разговор.

Благодарность к «хорошему человеку» вызвала у нее уже слезы на глазах, когда одним светлым вечером, после раннего обеда у Троекуровых, приехала она в Юрьево. Она едва узнавала его. Мрачный, почти развалившийся дом, из которого выехала она, растерзанная мукой, глядел теперь почти весело, свежеокрашенный, под новою, железною крышей, с чисто выметенным пред ним и усаженным липками красным двором, по другой стороне которого тянулся целый ряд исправленных или нововыстроенных хозяйственных построек. Запущенный сад, в котором в ту пору беспрепятственно разгуливали и паслись крестьянские лошади и скот ближайшей деревни, обнесен был теперь здоровою оградой, частоколом, с вырытою пред ним широкою и глубокою канавой, чрез которую никакой шаловливый жеребенок или парнишка не решились бы перескочить; все аллеи были возобновлены, расчищены и посыпаны песочком; пред террасой, выстроенною вновь на каменных столбах, раскинут был цветник с кустами алевших на нем под лучами заходившего солнца пионов… На всем лежала печать порядка, обдуманности и присмотра, «как бы ожидающего», показалось Настасье Дмитриевне, «похвалы с минуту на минуту имеющего прибыть хозяина».

Вышел ее встречать плечистый и загорелый мужчина лет 40, в коротеньком пиджаке поверх рубахи с косым воротом, с пушистою белокурою бородкой и весело улыбавшимися живыми глазами – «поставленный» Сусальцевым «приказчик», прирожденная смышленность которого говорила с первого раза в этих умных глазах и каждом движении его бодрого и чрезвычайно подвижного тела.

Он почтительно высадил приезжую из экипажа, каким-то ловким движением руки и локтя отворил пред нею настежь обе половинки входных дверей и, пропустив ее в сени, старательно запер опять эти половинки во