Том 4. Счастливая Москва - Андрей Платонович Платонов

первом – Москва Явная – инженер-механик «в числе других способных механиков» испытывает подшипники в Институте высоких скоростей. Этот сюжет обрывается на недописанной фразе, делается попытка прописать биографию героини, выросшей без матери, с отцом-механиком, философом бездомья, который и дает девочке имя в честь Москвы – «города чудного», «очага центрального». Во втором наброске Москва – круглая сирота, «не помнящая родства», инженер-техник – отправляется на работу в провинцию по маршруту, уже пройденному героем «Ювенильного моря». В записной книжке появляются черты раскрывающегося парашюта, этого знака молодости и победности эпохи 1930-х годов. Здесь же Платонов делает записи к образу героини, поручая ей решение главных тем жизни и искусства и во многом противопоставляя всем влюбленным в нее героям-идеологам: «Она, Москва, жила независимо, не обращая внимания на теченье, на судьбу, на преследование мира, на всю чепуху, – на все, как некое растение, живое внутренним теплом, – под ветром, бурей, дождем и снегом. Оно – отделилось, ради соединения с будущим» (ЗК. С. 119); «Композиция Москвы – то счастливая, то несчастная, то яркая, то печальная, но везде, в каждом человеке есть свой греющий очажок, иначе он, ч<елове>к, не прожил бы и минуты» (ЗК. С. 121).

В заполненной 3 января 1934 года справке для Группкома МТП Платонов указал, что роман «Счастливая Москва» будет печататься и что принят к публикации рассказ «Любовь к дальнему» (Воспоминания. С. 318). Этот рассказ, опубликованный в журнале «Тридцать дней» (1934, № 2), представляет редакцию 2-й главы романа «Счастливая Москва». В конце 1934 года Платонов пишет иной вариант пути в Москву для Сарториуса, теперь сельского музыканта (рассказ «Московская скрипка»), корреспондирующий с переживающим мировоззренческий кризис героем романа (10 глава). На масштаб катастрофы Сарториуса указывает Божко, проводя параллель с самой крупной катастрофой января 1934 года, когда разбился стратостат «СССР», и ставя в пример «этичного» Сталина, который нес урну с прахом погибшего инженера Федосеенко. Катастрофа произошла в дни XVII съезда партии, который тогда был назван «Съездом победителей» (Правда. 1934. 26 янв. С. 1). Съезд проходил под знаком решения главных проблем реконструктивного периода. Газеты пестрели заголовками: «Создана новая социальная техника», «Осуществилась ленинская мечта», «Станки слушаются и повинуются»; «Во второй пятилетке СССР будет технически самым передовым государством в Европе» и т. п. Экипаж стратостата при подъеме послал приветственную радиограмму: «Передайте пламенный привет великому историческому XVII съезду ВКП(б), великому и любимому вождю пролетариата всего мира товарищу Сталину» (Правда. 31 янв. С. 5). Командир экипажа летчик-испытатель Павел Федорович Федосеенко (1898–1934) был ровесником Платонова-Сарториуса, родом из Воронежской губернии (Острогожский уезд). Похороны героев (см.: Правда. 1933. 3 февр. С. 1) проходили в дни съезда. Второго февраля на Красной площади прошел траурный митинг и похороны. Все газеты дали фотографии «тт. Сталин, Молотов и Ворошилов несут урны с прахом погибших».

Окончание работы над романом было на некоторое время отодвинуто поездками в Туркмению и работой над восточными произведениями. Но и в 1934, и в 1935 годах Платонов постоянно возвращается к работе над романом, о чем свидетельствуют записные книжки этих лет и письма. В туркменских записных книжках Платонов набрасывает два возможных финала судьбы инженера Сарториуса. Первый – своеобразный сколок с финальной сцены самоубийства Саши Дванова: «…самоубийство или – лучше – вроде, но не с<амоубийств>о с медленным страдальческим концом, себя казнит, как сволочь, стервеца, разоблачившего будто бы человечество…» (ЗК. С. 159). Второй – встреча слепого Сарториуса с Москвой Честновой – «многодетной, но непобедимой».

На подступах к роману Платонов выскажется о его главной идее – «нового мира» и «нового человека»: «Есть такая версия. Новый мир реально существует, поскольку есть поколение искренне думающих и действующих в плане ортодоксии, в плане оживленного „плаката“, – но он локален, этот мир, он местный, как географическая страна наряду с другими странами, другими мирами. Всемирным, универсально-историческим этот новый мир не будет и быть им не может. Но живые люди, составляющие этот новый, принципиально новый и серьезный мир, уже есть, и надо работать среди них и для них» (ЗК. С. 112). Для Платонова поколение «специфически советских» людей – это дети «Чевенгура» и «Котлована», которых уже не мучит рефлексия их отцов, и истерзанный материнский лик мира не тревожит их души. Этическая установка романа «работать среди них и для них», пересекаясь с философско-эстетической идеей об изначальной обреченности идеи «нового человека» и «нового мира», создала особый напряженный язык рассказа о времени и вечном в нем. Насыщенный реалиями советской Москвы начала 1930-х годов, роман «Счастливая Москва» является уникальным путеводителем по советской культуре; текст играет аллюзиями и проекциями на современность и на самые разные явления русской и мировой культуры: от «золотого правила» Леонардо да Винчи, свифтовских лапутян, что «постоянно находятся в такой тревоге, что не могут спокойно спать в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни», Бетховена, признанного с первых дней советской власти главным композитором пролетарской России, снов Веры Павловны («Что делать» Н. Чернышевского) до «Заката Европы» О. Шпенглера и «Возмездия» А. Блока (см.: СФ-1999. С. 7–371).

Главные философские проблемы московского романа Платонов увозит в Туркмению, о чем рассказывают его записные книжки, где туркменские записи перемежаются с жизненными вопросами героев московского романа. Из мира «Счастливой Москвы» выйдет в новый путь герой повести «Джан» Назар Чагатаев: с «горы своего ума», от идеи «отца Сталина» – к мучительному открытию неуничтоженной души мира, с которой столь неистово сражаются герои романа, правды страданий народа джан и москвички Веры, правды нерационального отношения к жизни.

В начале 1937 года, сделав заявку на роман «Путешествие из Ленинграда в Москву», Платонов решает переписать «Счастливую Москву» в новый текст. В рукописи «Счастливой Москвы» он вычеркивает заглавие романа и вписывает новое: «Путешествие из Ленинграда в Москву». В качестве эпиграфа к новому роману вписываются известные строки из «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева: «Я взглянул окрест меня-душа моя страданиями человечества уязвлена стала…»

Джан*

Впервые: ЛГ. 1938.5 авг. (Фрагменты; под названием «Возвращение на родину»); «Простор». 1964. № 9 (в сокращении); Платонов А. Избранные произведения: В 2 т. Т. 1. М., 1978 (с купюрами).

Печатается по: Платонов А. Проза. М.: Пушкинская библиотека. М., 1999.

Первые наброски к повести делаются в записной книжке весной 1934 года, во время первой поездки в Туркмению. Один из замыслов, где появляется инженер Назар Чагатаев, связан с пьесой: «Азия – Гость Европы (ожид<ание> хозяина)» (ЗК. С. 154). Однако к написанию восточной повести Платонов приступил лишь во время второй поездки в Туркмению, в январе