Пассажиры империала - Луи Арагон

Элоди замужем. Она не ночует в пансионе и каждый вечер возвращается домой, в Курбевуа. Ездит на том трамвае, который идёт в Сен-Жермен, садится в него на площади Звезды, потому что на проспекте Великой армии он не останавливается. А, наверно, это странно быть женатым на прислуге… Жанно не любит, когда прислуга целует его. И всё же в глубине души почему-то чувствует, что надо терпеть их ласки, молча терпеть и не высказывать недовольства. Однако он никогда бы не мог стать возлюбленным Леонтины. Трудно даже представить себе Леонтину с возлюбленным! И Жанно смеётся.

— Ну, а теперь чего ты хохочешь? — спросила тётя Жанна.

Жанно объяснил:

— Я думал про Леонтину и про её возлюбленного. Если б ты знала, как смешно!

Тётя Жанна пожала плечами: «От природы испорченный мальчишка! Ужас!»

Жанно продолжает размышлять. Однажды он видел мужа Элоди, тот приехал за женой, когда она внезапно заболела. Оказалось, что он не слуга, а рабочий. С одной стороны, это хуже, а с другой — гораздо лучше. Рабочие — это слуги в синих полотняных комбинезонах, на брюках у них заплаты других цветов, вся одежда помятая, иногда ещё забрызгана извёсткой, на голове — кепка. У некоторых в кармане складной метр. Они работают на улице, взбираются на леса, дробят камни посреди мостовой. Некоторые носят высокие сапоги, они прочищают сточные трубы и спускаются для этого к центру земли, открыв на тротуаре тяжёлые круглые крышки. Есть ещё кровельщики, которые расхаживают по крышам (Жанно втайне восхищается ими). Но это всё не такие рабочие, как муж Элоди.

Сама Элоди и то уж говорит как-то по-особому, употребляет слова, которые Жанно дома запрещено повторять. Но это ещё что! А вот у её мужа такой выговор, такой выговор! Должно быть, слова запутываются в его огромных висячих усищах. Такие усы надо скребницей расчёсывать. Тётя Жанна попробовала было передразнить его, стала покачиваться направо и налево да прибавлять чуть ли не к каждому слову: «Фу ты чёрт, чёрт-те что!» Получалось совсем непохоже, а вот тётя Жанна была вылитый клоун в цирке. Жанно вспомнил это и громко, громко засмеялся.

— Ну, а теперь что ты ещё выдумываешь? — спросила тётя Жанна.

— Я не выдумываю, а вспоминаю, — сказал Жанно. — Как ты передразнивала мужа Элоди: «Фу ты чёрт! Чёрт-те что!» и была тогда совсем как дурочка…

Хлоп! Оплеуха! Жанно не заплакал. Он только побледнел и стиснул зубы. Потёр себе щеку. Нет, оплеухой не заставишь его прекратить размышления о слугах, если ему хочется думать о них.

И он думает. Ну, конечно, они не такие люди, как мы. Вот, например, руки у них совсем другие. Жанно смотрит на свои ручки, на которых ещё есть ямочки. Никогда слуги не ударят Жанно по лицу, и как хорошо, что этого не случится. Ведь у них руки-то куда сильнее, крепче и твёрже, чем у нас. Вот поглядим, скажем, на лакея. Руки у него очень большие, ладонь почти плоская, и прямо, подумаешь, деревянная, а оказывается живая. А сколько на ней линий, да таких глубоких, словно трещины. И всегда на ней царапины, рубцы. Сверху рука мохнатая, красная, сухая. Ногти… Да уж ногти у него совсем не похожи на папины, у папы ногти длинные, красивые, аккуратно подстриженные, овальные, как миндалины, и белые, иногда чуть желтоватые. Нет, у лакея Пьера ногти плохо обрезаны, широкие и короткие-короткие, а под ногтями — траур. Каждый ноготь, наверно, сначала обломался, а потом уж его обкорнали. На левой руке у лакея на одном пальце ноготь совсем чёрный, даже смотреть неприятно. Этот палец прищемили дверью.

В конце концов Жанно не прочь, чтобы и у него был чёрный ноготь. Для разнообразия. А то все ногти одинаковые. И на мгновенье пришла было мысль прищемить себе палец дверью, чтобы он был как у лакея, но осуществить такую мысль… Нет уж увольте! Жанно не любит боли. Прямо даже странно, как он не любит боли!

И он смеётся, забыв о пощёчине. Тётя Жанна смотрит на него, сморщив нос.

— А сейчас ты воображаешь или вспоминаешь?

— Нет. Я сам себе говорю.

— И что же ты говоришь?

— Я говорю себе, что просто даже странно, как я не люблю, чтобы мне было больно.

Тётя Жанна пожимает плечами:

— Какой умник! Подумаешь! Да ещё и лгун к тому же. Все качества! Ну и ребёнок!.. Поздравляю…

Жанно ничего уж не понимает… Да и где человеку всё понимать? Особенно слова тёти Жанны: иногда она такую чепуху несёт.

XXII

«Леонтина всехняя прислуга, а Мария — моя собственная няня», — думает Жанно. Он мысленно произносит притяжательное местоимение моя с такою же гордостью, с какой бабушка говорит об адмирале Курто де ла Поз, о воспитании, которое она получила, или хвастается чем-нибудь ещё, явно предназначая свои слова незнакомым людям, стоящим вокруг неё на площадке трамвая.

Леонтина некрасивая, но у неё умное лицо, а как посмотришь на Марию, сразу видно, что она глупа как пробка. И Мария тоже некрасива. Рост — самый ничтожный, даже Жанно это понимает, а сама круглая, как шарик. И глаза тоже круглые, губы толстые. Волосы чёрные и растут чуть ли не от середины лба, чепцов она не носит, — не то что Леонтина или Элоди. Когда ведёт Жанно на прогулку, то надевает шляпу — чёрное канотье.

Живёт Мария в хозяйской квартире, в каморке с окном во двор. Дверь в коридор оставляют открытой: если Жанно ночью проснётся, ему стоит только кликнуть Марию. Однажды Жанно и в самом деле позвал её, когда был болен. Мария спала как убитая. Пришлось три раза кричать: «Мария!» Уж этого ей Жанно никогда не простит. Так он и сказал бабушке и тёте Жанне. Три раза звал. Обе покачали головой: крепкий сон у этой девчонки.

В Марии главное не то, что она носит чёрное канотье, и не то, что она спит как убитая, и не так уж важно, что у неё обалделый вид. И не то важно, что она носит клетчатые кофточки из полушерстяной шотландки с заглаженными складками, выходящими из-под кокетки. И даже не то, что зовут её Мария, так же как пресвятую деву. И не важно, что это её настоящее имя, хотя у прислуги часто бывают ненастоящие имена, например, Леонтина на самом деле Жанна. Но когда её нанимали, то поставили обязательным условием: больше вас не будут звать Жанной. Из-за тёти Жанны. А то ведь постоянно будет путаница: крикнут: «Жанна!», а неизвестно кого позвали. И потом,