Адвент - Ксения Сергеевна Букша

всё время что-то диктует, поручает

философии какие-то… мы не понимаем…

вроде человек в командировке…

а он всё здесь на себя берёт

всё в бешеном темпе делает

вы скажите Гольденфадену

пусть он своего друга как-то…

утихомирит, что ли, а? —

и они с сомнением на Костю посмотрели

Костя немедленно позвонил к Гольденфадену

но тот читал лекции

Костя дождался перерыва

сказал: твой приятель, похоже, под чем-то

а тот такой: уговори его поспать

это очень важно, это от бессонницы

с ним бывает

а я пораньше закончу и подскочу

но уговорить не вышло

Костя стал расспрашивать – что происходит

но быстро понял, что ничего не добьётся

Романов отвечал невпопад

он даже за столом сидеть не мог

вскакивал и произносил бессвязные речи

всё повторял про то, что будет теперь

хорошо работать, а ещё

говорил, что радость – это неведение

и удивление

что раньше он думал, будто знает всё

а теперь он ничего не понимает,

и это есть высшее знание

знание для посвящённых,

предчувствие праздника

неожиданно стал рассказывать,

что решил организовать фестиваль

по сноуборду, в горах, и гонки – там же

что он уже договорился

что он делает закупки, в кредит,

и оформляет на себя, от своего лица

Костя спросил, правда ли, что Романов не спит

а тот ответил – мне теперь не надо

я заряжаюсь теперь иначе, я теперь другой

теперь всё пойдёт по-новому, весь мир теперь будет работать по-новому

добро будет побеждать, только он не знает как

да… и… будет бороться со злом…

во имя победы добра

внезапно сказал: поехали со мной в горы!

я сам тебе покажу!

и… и Гэндальф поедет с нами

кто-кто?

Гэндальф, – и Гольденфадена набирает

в битве добра со злом без Гэндальфа никак

и смеётся своим новым смехом

на вдохе, задыхаясь

как будто хочет весь мир вдохнуть

и захлёбывается, почти на всхлипе каком-то

ну, дальше всё скатилось в полный трэш

поехали вместе

приехали, оказалось, Романов

уже самый дорогой апартамент заказал

ещё девушка с ними была, Романов

какую-то девицу подцепил

бегом на трассу, кататься до посинения

Гольденфаден с ним катался, еле поспевал

Костя – он и кататься-то не умел

но понимал, что какая-то катастрофа

происходит

ночью, когда трассу стали закрывать, Романов не хотел уходить

свой мобильник выбросил в снег

Гэндальф… Гольденфаден то есть

уговорил его хитростью сесть в машину

поездочка была жуткая

Гэндальф по полной присутствовал

и ещё какие-то персонажи рядом

Романов захлёбывался хриплым хохотом

и слезами вперемешку, задыхался

в какой-то момент он стал колотиться о стекло головой

всюду кровь, машину качает, руль пытается

перехватывать

и непрерывно говорил

о добре и зле, о новом сияющем мире,

новом человеке

так что и голос у него сел под конец

и стал такой – как коты мяукают,

когда у них голос садится

хрипло, почти беззвучно открывают пасть – «мяу»

– Там ваш паспорт жена принесла, – окликнул Костю мент. – Идёмте, будем протокол оформлять! А ваши где документы?

– Потерял, – ответил Гольденфаден.

– Мы сейчас, – сказал Костя. – А куда он потом делся? Его вылечили?

– Дак чё, – пожал плечами Гольденфаден. – Не первый раз. Алекс его обратно, конечно, не взял, тем более он деньги те все просрал, крупную сумму. Вроде он потом подержанными тачками занялся или ещё чем-то, я не отслеживал… Да ты иди-иди, они меня скоро отпустят.

– Звякну тебе ближе к ночи, – пообещал Костя и последовал за ментом.

8

В этот день Стеше хотелось плакать больше обычного, но она говорила себе, что ведь они ещё даже не сели в автобус, и поэтому плакать не время: начинать плакать надо, когда уже из автобуса вышли, и прошли улицей, переулочком, да двором, да лесенкой, и поговорили о меню завтрака, обеда и полдника, и когда уже причесались.

Но миг расставания приближался сегодня как-то ужасно быстро, чересчур неумолимо. Слишком быстро они дождались автобуса, слишком быстро промелькнули и Мариинский театр, и Поцелуев мост (ещё один ежедневный ритуал: на Поцелуевом мосту Аня касалась губами Стешиной щеки), и площадь Труда, и мост Благовещенский, и поворот на набережную. И вот они уже шли сквозь падающий мокрый снег по чёрному асфальту, и садик близился, а время вместе с мамой таяло.

Стеша вдруг ощутила, впервые в жизни, физически, как проходит время: вот сейчас было то сейчас, когда они выходили из автобуса, а вот теперь уже то теперь, когда они идут по улице, и гирлянда, которую вчера повесили, сначала прямо над ними, а вот уже она позади… шаг, ещё шаг…

– Мама, – спросила Стеша, – секунда – это сколько времени?

– Это время, которое проходит, пока ты скажешь «двадцать один».

– Двадцать один, – прошептала Стеша и ничего не почувствовала. – А минута – это сколько времени?

– Это как мы сейчас дойдём вон до того угла, до булочной, как раз и будет минута.

Стеше стало страшно. Ей захотелось остановиться и пойти обратно, туда, где был автобус, но она вспомнила, что там его уже нет, он уехал дальше, на улицу Кораблестроителей. Она поняла вдруг, куда именно ведут все эти секунды и минуты, куда они ведут её, Стешу, и маму, и папу. Это было страшно, просто чудовищно. Страшнее была только прошлогодняя рассказка воспитательниц о детях, которые идут вперёд по дороге к страшному крематорию Треблинки, над которым стоит чёрный столб дыма: «и они скоро уже не будут больше жить на Земле, а станут этим чёрным дымом». Стеша не поняла толком рассказа, она не уловила, что детей вели, что они шли не сами, что сила, которая делала их дымом, была не безликой властью магии, а человеческим злом; но вот теперь они шли с мамой за руку – и шли именно в сторону времени, от автобуса к садику, вечером назад, и так секунда за секундой (двадцать один, двадцать один), через пригорки дней и горки лет – туда, к страшному чёрному дыму.

Стеша вдруг заплакала прямо на улице, не дожидаясь, пока они дойдут, заплакала навзрыд, не так, как она позволяла себе плакать по их ежедневному ритуалу, а совсем неконтролируемо. Рот исказился и стал квадратным. Слёзы хлынули рекой.

– Стешечка, – сказала Аня, обнимая её, – ну что ты, дружочек?

От этой ласки Стеша зарыдала ещё сильнее. Она понимала, что впервые в жизни плачет так, что мама не может её успокоить. Бывало и