Вдали от обезумевшей толпы. В краю лесов - Томас Гарди

все испортить. И еще он подумал, что если уж объясняться, так с самой миссис Чармонд. В полном расстройстве чувств побрел Мелбери домой; он чуть не плакал, ибо сердце его становилось как воск, когда дело касалось любимой дочери.

Замечательный пример проницательности, рожденной любовью, являл сейчас собой Мелбери. Ни самообладание Грейс, ни ее полный достоинства разговор, ни спокойное лицо не обманывали отца: он видел, что происходит в душе дочери, как бы ни старалась она скрыть свои чувства от постороннего глаза.

Семейная жизнь Грейс становилась все тягостнее. Фитцпирс последние дни был особенно мрачен и раздражителен; раздражение его выливалось в коротких монологах непременно в присутствии Грейс. Как-то утром, когда за окном было серо и сумрачно, а ночью дул ветер, Фитцпирс стоял у окна и смотрел, как работники Мелбери тащат через двор большой сук, сломанный ветром. Все кругом было тусклое и озябшее.

– Боже мой! – воскликнул Фитцпирс, стоя у окна в шлафроке. – И это жизнь! – Он не знал, проснулась ли Грейс, но не пожелал удостовериться и не повернул головы. – Идиот! Сам себе подрезал крылья! А какая была блестящая возможность взлететь! Да, сделанного не воротишь. Но ведь я так страстно желал этого. Почему я так глупо устроен, что прозреваю слишком поздно? Я полюбил…

Грейс шевельнулась. Он подумал, что она слышала последние слова, и огорчился, хотя мог бы говорить тише.

Он ожидал за завтраком неприятного разговора, но Грейс была только более молчалива, чем обычно. И Фитцпирс тотчас стал раскаиваться, что причинил жене боль, ибо приписал ее молчание своей несдержанности, но ошибался: ни слова его, ни действия не были причиной ее уныния. Она не слышала его утренних сетований.

Над ее домом нависла более серьезная беда, чем крушение честолюбивых замыслов мужа.

Грейс сделала открытие, которое ей с ее прямодушием показалось чудовищным: заглянув в свое сердце, увидела, что ее детская влюбленность в Джайлса ярко разгорелась, ибо у нее было теперь иное понятие о великом и ничтожном в жизни. Простые манеры Уинтерборна не раздражали больше ее утонченного вкуса, недостаток так называемой «культуры» не оскорблял ее образованности, деревенское платье стало радовать глаз, а внешняя грубоватость восхищала. Замужество показало ей, что рафинированный интеллект легко уживается с самыми низменными свойствами души. Она почувствовала отвращение к тому, что прежде считала таким важным. Честным, добрым, верным и мужественным мог быть теперь в ее глазах только простой человек, и такой человек был с самого детства рядом с ней.

И еще в сердце Грейс никогда не угасала жалость к Джайлсу: она жалела его, потому что причинила ему зло, потому что в мирских делах он был неудачник и еще потому, что, подобно другу Гамлета, «который и в страданиях не страждет»[32], испытал такие невзгоды, что стал почти что святым. Вот какие мысли, а не случайно брошенная мужем фраза, повергли Грейс в молчаливое уныние.

Оставив Фитцпирса в лесу, Мелбери пошел к дому и увидел в окне гостиной дочь, которая выглядела так, точно ей нечего было делать, не о чем заботиться. Мелбери остановился и, пристально глядя на нее, окликнул:

– Грейс.

– Что, отец? – отозвалась она.

– Ждешь любимого мужа? – спросил он тоном, в котором прозвучала и жалость, и вместе с тем сарказм.

– Нет, не жду. У него сегодня много больных.

Мелбери подошел к окну:

– Грейс, зачем ты это говоришь? Ведь ты хорошо знаешь… Ладно, спускайся вниз, погуляем в саду.

Он отпер калитку в увитой плющом изгороди и стал ждать. Видимое безразличие Грейс беспокоило его. Уж лучше бы она в порыве ревности бросилась в Хинток-хаус и, позабыв приличия, устроила сцену Фелис Чармонд, вцепилась бы в нее unguibus et rostro[33], обвинив, пусть даже без достаточных оснований, в том, что она украла у нее мужа. Подобная буря только бы разрядила атмосферу надвигавшейся грозы.

Минуты через две появилась Грейс, и они вышли в сад.

– Тебе, как и мне, хорошо известно, что твоему супружескому счастью грозит беда, а ты делаешь вид, что все прекрасно. Ты думаешь, я не вижу постоянной тревоги в твоих глазах? По-моему, ты ведешь себя неправильно. Нельзя оставаться безучастной. Надо что-то делать.

– Я ничего не делаю, потому что моей беде нечем помочь.

Мелбери готов был забросать ее вопросами: ревнует ли она, испытывает ли возмущение? Но природная деликатность удержала, и он лишь заметил укоризненно:

– Ты какая-то вялая, должен тебе сказать: замкнулась в себе.

– Я такая, какая есть, отец, – отрезала Грейс.

Мелбери посмотрел на дочь и вдруг вспомнил, как за несколько дней до свадьбы она спросила его, не лучше ли будет, если она выйдет замуж за Уинтерборна, и подумал, уж не полюбила ли его Грейс теперь, когда он потерян для нее навсегда.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила Грейс тихо.

Мелбери очнулся от горьких воспоминаний:

– Я бы хотел, чтобы ты пошла к миссис Чармонд.

– Пойти к миссис Чармонд? Зачем?

– Затем, – прости меня за мою прямоту, – чтобы просить, умолять ее во имя вашей женской солидарности вернуть тебе мужа. Твое семейное счастье зависит от нее. Это я знаю наверняка.

Грейс вспыхнула при этих словах отца, юбки ее громко зашуршали, коснувшись цветочного ящика, точно и они выражали негодование.

– И не подумаю! Я не могу, отец, – возмутилась Грейс.

– Разве ты не хочешь снова стать счастливой? – удивился Мелбери, явно озабоченный происходящим больше, чем его дочь.

– Я не хочу еще больших унижений. Раз уж мне суждено страдать, я буду страдать молча.

– Но, Грейс, ты еще очень молода и не понимаешь, как далеко может зайти дело. Посмотри, что уже произошло. Из-за миссис Чармонд твой муж отказался от практики в Бедмуте. И хотя это еще не бог весть какая беда, но лучше бы и ее не было. Миссис Чармонд поступает так не из злого умысла, а по легкомыслию, и одно только слово, сказанное вовремя, может избавить тебя от больших неприятностей.

– Когда-то я любила ее, – дрогнувшим голосом проговорила Грейс, – а она и не подумала обо мне. Я не люблю ее больше. И пусть она делает что хочет, мне все равно.

– Нельзя так говорить, Грейс. Тебе было многое дано. Ты хорошо воспитана и образованна, стала женой ученого человека из очень хорошей семьи и должна быть счастлива.

– Нет, я не могу быть счастлива. Как бы я хотела, чтобы ничего этого не было! Зачем только меня учили в закрытой школе? Как бы я хотела быть такой, как Марти Саут! Я ненавижу господскую жизнь. Если бы я могла,