Хрупкий возраст - Донателла Ди Пьетрантонио

– Вы видели, что этого места больше нет в путеводителях?

Джери не сдается, даже наоборот. Говорит, что сейчас люди ищут именно укромные места вдали от толпы. В моде туризм экспериментальный. Он на мгновение спотыкается на последнем слове. Спотыкаюсь на нем и я: спрашиваю Освальдо, рассказывали ли они с моим отцом Джери об экспериментальном туризме у Волчьего Клыка. Джери смотрит на меня без эмоций: не стоит напрягаться, то, о чем мы говорим, непонятно и его не касается.

– Подумайте, не обязательно отвечать сейчас. Вскоре пришлю вам свое предложение.

Я оборачиваюсь, ищу Аманду взглядом, но ее уже нет. Она передвигается по квартире бесшумно.

Джери встает, благодарит за уделенное время. Я подхожу к окну, смотрю, как они идут по подъездной дорожке к черному «БМВ». Оба жестикулируют, мне представляется, что они обсуждают нас с Амандой. Рядом с этой машиной стоит еще одна, не принадлежащая никому из жильцов нашего кондоминиума. Я бы узнала ее из тысячи таких же: скрипичный ключ сзади делает ее уникальной. Маэстро впервые приехал к Рубине или я просто раньше не замечала? Она всегда говорит обо всем, что происходит в поселке: «Одна ты не знаешь». Они сейчас двумя этажами ниже пьют кофе или обсуждают будущие концерты. Для меня это что-то невероятное. Как будто я ревную, но без всякого повода. Все же для меня Мило – просто дирижер хора. Возможно, я завидую Рубине: ей под шестьдесят, и она живет полной жизнью.

Я зову Аманду через дверь ее комнаты. Она говорит, что уже поздно и в супермаркет она со мной не поедет. Время готовности истекло, я застала его, но потеряла, отвлеклась на этих двоих. Моя дочь такая непостоянная и оживает так ненадолго.

Я тоже не хочу никуда идти. Звоню отцу, тот не удивляется, что Освальдо подкараулил меня с этим Джери. «Ты, случайно, не знал, что они приедут?» – спрашиваю я. Он никогда ничего не знает. Да и что плохого? Они ж меня не съели, просто хотели поговорить. Я говорю, что завтра, видимо, получу электронное письмо с предложением по покупке земли. Отец удивляется: «За тридцать лет ни одного покупателя, а тут вдруг за день…»

Он продолжает настаивать, что не говорил с Джери. Я слышу, как он копается в чем-то свободной рукой, отдаляется от трубки на мгновение и снова возвращается. Он говорит, что Джери большая шишка, владелец двух самых высоких гостиниц на побережье. Названия иностранные, он их не помнит, но он не раз проходил мимо этих гостиниц.

– Ты бы продал ему Волчий Клык? – спрашиваю я.

Он никогда не продал бы землю, а тем более землю, которая принадлежала еще его деду. При одной мысли об этом у него сердце разрывается. «Такого места я нигде не видел», – говорит он так, будто объездил весь мир. Там же не только кемпинг, но и лес, луг на пологом склоне, вековая буковая роща. Да все это способно возродить тебя к жизни одним своим видом. Вот уж не знала, что у моего отца есть чувство прекрасного, а не только полезного.

– Вот только Освальдо в отчаянии, деньги Джери помогли бы ему снова встать на ноги.

Да что же от этого перепадет Освальдо? Я напоминаю отцу, что не он владелец земли. «Перепадет, перепадет». Я слышу, как он что-то двигает, начинает прибивать что-то молотком. Он зажал телефон плечом: значит, не может больше сидеть на месте.

– Ты сама должна решить. – Тук. – Для того я и завещал тебе Волчий Клык. – Тук-тук. Отец замолкает на мгновение. – Я не хочу быть старым, но мне приходится. – Снова пауза, а за ней: – Я больше ничего не могу сделать для Освальдо. Помоги ему, если чувства позволяют.

Стук по тонкому металлу: тин-тин-тин.

5

Иногда мне хочется играть на инструменте менее человеческого происхождения, чем собственный голос. Например, на скрипке, чтобы она звучала одинаково всегда – на любой репетиции, на любом концерте, не считая маленьких капризов из-за температуры и влажности воздуха. Настраивать ее мне было бы легче, чем себя. Но я не училась музыке, а сейчас уже поздно. У меня есть только голос, который меняется вместе с настроением. Вчера вечером мы репетировали в соборе, в пустом зале, под высокими сводами собора пение терялось. Мне казалось, я с трудом добираюсь до потолка своим голосом. Да и маэстро слишком суров: отчитал меня при всех. Обычно он подходит к каждому, шепчет на ухо, что не так. Но вчера он был несдержан, а я недостаточно сосредоточена на «Kyrie»[14]. В какой-то момент он выпалил всем: «Да, вы хор любителей, но это не значит, что можно позволять себе такое разгильдяйство». Несколько секунд молчания, и мы начали заново, уже увереннее. Только в последние минуты я разошлась. Тогда Мило одобрительно кивнул мне. Дома я почувствовала, что разодрала все горло. Рубина поднялась ко мне с пузырьком желтушника, сама накапала необходимое на полстакана воды количество капель.

Сегодня мы поем на одиннадцатичасовой мессе в базилике Коллемаджо. Некоторые из нас не были в Л’Акуиле с самого землетрясения. Самира и раньше не была и теперь едва ли не стыдится этого. Она сидит рядом со мной в автобусе, ради выступления ей пришлось взять отгул. Я спрашиваю, в какой гостинице она работает, не в одной ли из гостиниц Джери, случайно?

– Ты имеешь в виду Спеццаферро?

Я думала, что Джери – это фамилия, а оказалось – имя. От моего ответа лицо Самиры мрачнеет. Нет, она работает на ресепшене гостиницы поменьше, но это недалеко. Она пыталась устроиться в «Лонг-Бич», еще когда училась и перебивалась сезонной работой. Она тогда пришла на собеседование в начале лета. Подбором персонала занималась какая-то блондинка, но начальник тоже был в кабинете. Блондинка показала ему анкету Самиры, он рассеянно посмотрел, не отрываясь от разговора по телефону. Другая претендентка ждала у входа. Блондинка указала ему на что-то в анкете, они переглянулись. «Извините, у нас сейчас нет мест», – сказала женщина Самире, возвращая анкету. «Но внизу объявление: “ТРЕБУЮТСЯ ГОРНИЧНЫЕ”». Ах да, совсем забыла снять.

– Они видели, как меня зовут, и не взяли, – говорит Самира.

Я не могу поверить, она на это только криво улыбается. Ей не впервой. Для некоторых в Пескаре достаточно носить фамилию Спинелли или ди Рокко, чтобы прослыть воровкой. Это цыганские фамилии. Она спрашивает, откуда я знаю этого Спеццаферро.

– Он хочет купить нашу землю в горах.

– Будьте осторожны, – посоветовала она мне. – Его не особо уважают, другие владельцы гостиниц жалуются на недобросовестную конкуренцию.

У Волчьего Клыка конкурентов, разумеется, не найдется. Со временем оттуда даже пастухи ушли, остались единицы. Загона Чаранго больше нет. Открытие кемпинга его раздражало: всюду слонялись туристы, топтали луга. Он звал их пачкунами, приходил в бешенство при виде валяющейся в траве булки. Иногда он ругался с моим отцом за то, что сдал землю Освальдо.

– Не волнуйся, – говорю я Самире. – Я еще не уверена, что мы продаем землю.

Мы выехали на час раньше, чтобы успеть осмотреть базилику. Пока остальные рассматривают фасад, я вхожу внутрь. Красота, открывшаяся после реставрации, поражает меня. Я сажусь на скамейку и чувствую, что мне рады, при всей моей отдаленности от Бога. Всего несколько почтительных посетителей, и эта тишина, она успокаивает меня. Будь я верующей, я бы сейчас помолилась святой Марии ди Коллемаджо, попросила помочь моей дочери, починить ее. Вдруг Мадонна смогла бы подсветить в ней ту трещину, которую до сих пор не нашла я. Заполнить эту пустоту чувством.

Горизонтальная трещина перерезает фреску прямо у ног распятого Христа, она заполнена гипсом. Разница в цвете резкая, но это совсем не смущает. Это значит, что там была рана, и ее вылечили. Я вздрагиваю от прикосновения к моим волосам. Рубина садится рядом со мной. Это моя подруга, она здесь, ее запах окутывает меня.

После мессы священник хвалит наше пение. Приглашает нас