Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

Но с переселением в Дворики для незадачливого Ивана начались новые терзания. Он втайне был уверен, что место артельщика останется за ним, стоит ему только избавиться от самодурства общества, получить паспорт и приехать в Москву. Он наспех обстроился на новом месте, кое-как запахал землю под рожь и сейчас же смотался в Москву, заявив жене, измучившейся на несподручной и тяжелой работе:

— Скоро кончится. Плюнем на все и уедем на старое гнездо. Теперь мы вольные казаки.

Он пробыл в отлучке с месяц и приехал домой — худой, замкнутый, обросший. Жене на расспросы ничего не отвечал, целые дни сидел над бумагами, вчитывался в них, потел и ругался. Потом отошел немного и, не глядя жене в глаза, еле выговорил:

— Су-удиться надо. Место мое другой занял.

С тех пор начались регулярные поездки в город. Дорога жрала остатки сбережений. Зызы начал тайком от жены продавать скопленное на черный, день: часы, портсигары, серебряные ложки, меховое пальто. В Москве он ходил от начальника к начальнику, но везде получал отказ. Потом его стали гонять признавшие швейцары. Но он был настойчив. Проевшись, он возвращался домой с тем, чтобы собираться в новую поездку.

На этот раз он приехал домой более спокойный, чем всегда. Поел, обошел двор, посмотрел на поле, и на лице его застыли печать глубокого раздумья, решимость держаться какого-то тайного плана.

Вечером Петрушка зашел к Степке: Яша звал в эту ночь на степной бреховский пруд, соблазняя карасями и опасностью попасться мужикам в лапы. Петрушке идти не хотелось, он всячески отвлекал Яшу от новой затеи и потом сослался на Степку: пойдет тот, и Петрушка не откажется.

В избе Зызы густо плавал табачный дым. Петрушка растерянно потоптался у двери; Степки не было, в избе на него смотрели несколько пар мужичьих глаз — тяжелых, будто налитых расплавленным свинцом. Петрушка хотел было повернуться, но его остановила мысль о том, что он тоже взрослый и ему нечего бояться сидеть среди мужиков. Он смело шагнул к хозяину и протянул руку:

— С приездом.

Зызы машинально пожал его руку и указал глазом на лавку.

— Так в-о-от я и говорю ему…

Петрушка размашисто сел и вынул кисет. Разговор был ему непонятен, да и Зызы, более чем всегда крикливый, часто заикался, свистел, плевался слюной. Обросший жесткой щетиной, похудевший, он мерцал желчными глазами, и на шее у него вздувались синие, тяжами, жилы. На задней лавке, опершись локтем о печную приступку, сидел Афонька; он поминутно подносил к носу тугую щепоть, втягивал в себя табак маленькими дозами и встряхивал кудрявой головой. Рядом с ним грузно врос в лавку тамбовец Артем Тужилкин, черный, будто выпачканный угольной пылью, с тонким иконописным носом и большими глазами. Артем был из захудалых, незадачливых хуторян, многосемейный, нелюдимый: горе и радость держал при себе, сторонясь соседей. В черном зипуне сверх синей истончившейся рубахи, низко остриженный в кружок, он выглядел благообразным, и по его виду нельзя было догадаться о том, что его источили нехватки.

Он курил трубку как-то по-особенному, руку в откид, вынимал ее изо рта и пускал носом тонкие колечки дыма.

— Зи-зи и вот что получается. — Зызы шагнул на середину избы. — Не-ету правов наших нигде. Без рубля в дверь не пускают. Я с-с-свое гну, а меня в дугу гнут. Теперь уж все пропало. Получил рез-з-золюцию: навсегда. А? Ге-ет как же?

— А ты своего верха захотел? Бы́рзок очень. Такие еще не родились у нас, кто бы по-своему поставил.

Афонька тоненько нюхнул одной ноздрей и прищурил левый глаз.

— Про то же и я.

Артем вынул трубку изо рта и цыкнул слюной себе под ноги.

Голос Артема Петрушка услышал впервые, он поразил его своей гулкостью и силой.

— И вот, ребята… — Зызы оглянулся на дверь и отмахнулся от Степки, просунувшегося из двери: — Ну, тебе слушать нечего! — Он на цыпочках прошел по избе и погрозил пальцем всем по очереди. — Понятно? Чтобы нить-нють! Попал я к одним ребятам. Разговорились. Я им всю свою историю изъяснил. Послушали они меня, и один сказывает… — Зызы поднял палец вровень с носом и стремительно опустил руку вниз. — Ма-а-ху мы дали! Чуете? Я вам с-сейчас раз-з-зъ-ясню.

Он сел на корточки против Артема и понизил голос.

— Спросили меня: «Столыпинец?» Да, мол, отрубник, на участок вышел. — «Охранник?» Никак, мол, нет, мы на земле сами по себе, земля, мол, нам нужна. Ну, они мне и стали разъяснять. Они говорят, а у меня волосья на голове шевелятся. Пропали мы, ребята! — Он вскочил и замахал руками. — Пропали! Слушайте! — Голос его опять упал на шепот. — Почему нам землю дали? Думаете, спознали, что мужику надо участь облегчить? Обратно! Совсем наизнанку вышло. За-за-за что мужики поднимались в пятом году? За-за землю? Ага! По себе хотели барское разделить? А теперь что? Барская земля у нас, у таких же мужиков. А мы свои участки разве задаром отдадим? Никогда! Мы в колья мужиков возьмем! Наша, купленная! Разврат получается! Вот вам раз!

По первому предостерегающему огляду Зызы Петрушка понял, что речь пойдет о чем-то недозволенном, пугающем, и теперь, слушая обожженные горечью слова Зызы, он жадно впитывал их, и в нем дрожал глубокий уголок в груди, в котором таилось озорство, неуемство, отчаянность. Артем с Афонькой слушали Зызы спокойно, будто говорил он давно им известное, только Афонька чаще прикладывался к щепотке, со свистом отсмаркивался, а Артем, не обращая внимания на то, что трубка давно погасла, с хрипом тянул из нее, и глаза его горели, как окна, в которые ударило огнистым закатом.

— Участки — нам кабала! Поняли? Мышеловка! Мужиков натравляют друг на дружку, а господам дают легкость. Чья земля? Мужицкая! И должна быть ихней! А они испугались этого и отдали ее, землю-то, банку. Да за денежки! Это разве право? Я вам, ребята… Только… вы! — Зызы обернулся к Петрушке. — Язык вырву по самую бобре́нь, если слух пойдет! То-то! Я вам, ребята, по книжке лучше прочту. Дали мне хорошие люди. Не чтенье, а варенье, пальцы лижешь, а все сладкие.

В окна робко постучали первые капли дождя. Трепанул пеленой ветер и, ослабев в натиске, улегся. Дождик пошел ровный, прямой и частый.

Глухо заворчала в сенях собака. В избе притихли, и всем послышалось, что вокруг избы кто-то ходит. Зызы вышел в сени, стукнул выходной дверью. И когда он вернулся, у всех тревожно заскребло на сердце.

— Ребята, расходись по одному. Фельдфебель путается тут.

Петрушка оглядел лица Артема и