Пассажиры империала - Луи Арагон

— Так вы всё ещё его любите, душенька? — спросила она шёпотом, словно не хотела, чтобы мать Эльвиры принимала участие в их интимном разговоре. — Всё ещё любите?

Эльвира высвободилась из её объятий, бросила своё боа на диван с подушками кричащих цветов. «Приготовь нам чай», — сказала она матери. Госпожа Манеску в душе возроптала: всё в мире идёт против правил. Эльвира увела гостью на балкон; солнце закатывалось и косые его лучи, словно взмахами рук передвигали тени, падавшие от домов. В верхнем конце проспекта видна была Триумфальная арка. Внизу, под балконом, раскинули широкие листья какие-то деревья с чёрными стволами.

— Где он? — спросила Эльвира. Рэн улыбнулась.

— Детка, лучше вам больше никогда не думать о нём… Сейчас он в Турции, на государственной службе. С миссией фон дер Гольтца. О ней говорят все газеты. Он здоров, чувствует себя прекрасно. Недавно отец получил от него письмо.

— Ах, отец получил…

— Да, отец, а не я, ревнивица… Неужели вы всё ещё сердитесь на меня за его тёплое чувство ко мне. Вы ужасная женщина, Эльвира!..

— Он любит вас…

— Ну можно ли быть такой глупышкой? Разве Карл способен кого-нибудь любить? Зато все женщины обожают его, начиная с вас.

— Он вас любит…

— Я для него старуха, да ещё жена его отца… Ваше письмо мне переслали из Берлина, с некоторым, правда, запозданием. Мы остановились в «Отеле Мерис».

— Он в Турции?

— Да, в Константинополе. Воображаю, что он там делает вне службы! Не плачьте, дорогая моя дурочка! Вы же знаете, что он для вас потерян. Ну перестаньте, перестаньте! Нет, я больше ничего о нём не знаю. Нет, он мне не пишет… Это человек, которому всё даётся слишком легко, и женщины слишком к нему нежны… Ни одна его не удержит… Не только вы, а никто… Может быть, это утешит вас…

В небе проходили большие розовые кони, они встряхивались и роняли свои гривы, за ними следовала колесница с большими белыми кошками, таявшая в лесу дымовых труб, а на железных крышах вдруг вспыхивали яркие отблески света. Две женщины в светлых платьях, стоя между горшками цветущей герани и ящиками с увядшей гвоздикой, опирались на перила балкона, и традиционные, подобные акростихам, узоры решётки, сквозь которые проглядывали их юбки, были словно тёмное кружево над лицом города. Сердце Эльвиры было переполнено горем, и сладко ей было говорить о нём. Рэн примешивала к своим словам сокровенный опыт целой жизни и тайну мимолётного преступного увлечения, бросившего её когда-то, как и многих других женщин, в объятия неотразимого юного красавца, её пасынка. Лгать для неё было так же привычно, как распространять вокруг себя приятный аромат духов, который путешествовал с ней по всей Европе. Она лгала, когда говорила, что чувствует себя счастливой. Она лгала, когда говорила, что ей очень хотелось повидаться с Эльвирой. Она лгала, когда говорила какие-то пустяки своим ровным, грудным голосом, струившим в воздухе волну успокоения. Баронессе фон Гетц хотелось, чтобы всё было к лучшему в этом лучшем из миров. Она лгала, когда и ничего не говорила, лгала без слов. Её привели сюда чувства, в которых она сама себе не признавалась. То, что она говорила Эльвире, предназначалось и для неё самой. Ведь это самой себе она говорила, что жизнь проходит и молодость кончается, что мужчины ничего не стоят, они только терзают женщину, и любить их никогда не надо: дари им наслаждения, но никогда не отдавай своего сердца. Лгала ли она себе? Из соседней комнаты полилась музыка — суровая, и нежная, и стремительная, в ней как будто слышался рокот отдалённой грозы и звон вешней капели, принесённый тёплым ветром мелодии. Пианино как будто стонало в упоении от чьих-то страстных ласк. Казалось, кто-то хотел сказать нечто иное, чем дозволял сказать этот вечер…

— Вот и Бетси вернулась, — заметила Эльвира.

Бетси? Маленькая девочка?.. «Можно подумать, что она влюблена», — прошептала Рэн.

Она прошла по балкону и, заглянув в окно, увидела Элизабету, которая играла, не глядя ни на ноты, ни на клавиши, трепетавшие под её пальцами; Элизабету, безотчётно вздымавшую юную грудь и сгибавшую своё длинное и стройное тело; Элизабету, всецело отдавшуюся звукам музыки, своим безумным мыслям и никого не видевшую, кроме молодого мужчины, который переворачивал для неё страницы нот, давным-давно знакомых ей наизусть… У мужчины был задумчивый взгляд и тоненькие усики цвета спелого овса, а волосы чёрные, и они падали на лоб широкой прядью, скрывая часть его мыслей, — те самые мысли, которые, вероятно, казались женщинам глубокими. Ведь у него было обаятельное лицо, а смокинг очень ему шёл, жилет был щегольской — шёлковый в полоску тёмно-серого и жемчужно-серого цвета. Эту модель Рэн видела в витрине Шарве; галстук был переливчатый, как сизая грудка голубя, и вполне гармонировал с музыкой. Несомненно, незнакомцу не было и тридцати лет, ногти он отращивал длинные, а руки у него были холёные.

В глубине комнаты сидела третья сестра, ещё носившая короткие платья, — это как раз подчёркивал луч солнца, протянувшийся по её ногам; девушка держала на коленях мальчугана лет пяти в костюмчике песочного цвета, с голыми икрами, с длинными кудрявыми волосами.

Вдруг музыкальная фраза оборвалась, и, захлопнув крышку пианино, Элизабета вскочила с места, — она заметила Рэн и стала вдруг светской женщиной. Взяв за руку молодого человека, она сказала, подводя его к гостье:

— Пойдёмте, мосье Меркадье, я вас представлю баронессе фон Гетц. Но не смотрите на неё слишком много, она так хороша, что мы все будем ревновать.

Пока Рэн целовала эту взрослую барышню и думала, что ещё недавно она была совсем ребёнком, похожим на прозрачный ручеёк, за который делается страшно, как бы его не замутил брошенный камень, она видела за нею глаза мужчины, знакомые глаза. Так это сын Пьера? Только он моложе и куда красивее отца. Он поклонился и поцеловал ей руку, она почувствовала прикосновение мягких усиков цвета овса.

И тогда в сумраке раздался звонкий детский голосок Жанно:

— Знаешь, эта тётя мне нравится… она красивая… только пусть она снимет свою гадкую шляпу.

XXXIII

— Я так и не узнала, почему он уехал… Из-за Генриха? Но это ничего не объясняет. Может быть, ему наговорили что-нибудь про меня? Сплетники бог знает что могут выдумать. Какие-то чужие, незнакомые люди, неизвестно откуда они берутся, а вся твоя жизнь в их руках… Я и не знала, что люблю его… А я любила его. Меня охватило отчаяние. Я