Песня имен - Норман Лебрехт

— Придется подыскать тебе другого учителя, — со вздохом сказал отец.

— Ни в коем случае, — ответил Довидл.

— Прости? — стеклянным голосом произнесла мать.

— Я ученик профессора Флеша. Нельзя смешивать методы. Менять учителей рискованно, даже если они английские светила. Я буду ждать, когда вернется профессор Флеш. А пока что буду работать над материалом, который он мне оставил, и быстро развиваться.

— Думаю, нам об этом лучше судить, — ледяным тоном сказала мать.

— Я понимаю твою озабоченность, Дэвид, — сказал отец. — Я видел много хороших скрипачей, загубленных излишним количеством преподавателей. Но какое-то руководство в этом деле нам требуется — и тебе, и мне. Предлагаю проконсультироваться у мистера Альберта Саммонса, несомненно лучшего скрипача, рожденного Англией, и послушать, что он скажет.

— Я пойду с вами? — спросил Довидл.

— Конечно.

— А можно я тоже? — пискнул я.

— Это может быть кстати, — согласился отец.

Через несколько дней мы поехали на пятьдесят девятом до Оксфорд-стрит, оттуда — на семьдесят третьем до Роял-Альберт-Холла. Миновав хмурый памятник немецкому мужу королевы Виктории, спустились по крутой лестнице и вошли в Королевский музыкальный колледж, тоже мраморный и мрачноватый.

— Это консерватория или собор? — спросил Довидл.

Я строго шикнул на него. Над нами громоздилось лучшее музыкальное училище Англии.

Альберт Саммонс оказался добродушным человеком, с длинным подбородком; он хорошо понимал потребности мальчиков и дал нам по шесть пенсов, чтобы мы пошли и купили конфет за углом, пока он обсуждает с моим отцом музыкальные дела. Когда мы вернулись с горстями жевательных мармеладок, он отвел нас в свой туалет вымыть руки и только потом попросил Довидла что-нибудь сыграть. На виньетку Венявского маэстро отреагировал довольным гудением. Отрывок из Изаи заставил его вскочить на ноги.

— Ну-ка, мальчик, — воскликнул Саммонс, — давай попробуем Крейцерову сонату, я сяду за рояль, не помню, сколько лет уже не играл.

Попытка сыграть Бетховена закончилась взрывом хохота. Довидл на одиннадцать тактов обогнал щурившегося, неуверенного аккомпаниатора и мчался к завершению.

— Ей-богу, — пропыхтел Саммонс, — мальчик напомнил мне себя в таком же возрасте. Ни одного урока в жизни не взял, знаете? Отец мой был сапожником. В одиннадцать лет посадил меня играть в гостиничном оркестре, я там десять лет сидел, и вот как-то вечером в «Уолдорф» зашел поужинать сэр Томас Бичем. Услышал мои несколько тактов в финале мендельсоновского концерта — и все. И пошло. Всегда играй в полную силу — никогда не знаешь, кто придет послушать, — это единственный полезный совет, какой я могу дать.

Довидл почтительно кивнул. Он знал, какая Саммонс величина, несмотря на бриолиненные волосы и плебейский выговор. Отец заводил нам пластинки с концертом Эдварда Элгара в его исполнении. Концерт был написал для Крейслера, но первым его записал Саммонс, привнеся в музыку английский домотканый колорит и широкую бравурность.

— Флеш — чертовски хороший учитель, — размышлял Саммонс, — и я не советовал бы другим переделывать на свой лад его одаренных учеников. Мальчик — скрипач от природы, таким же я был. Нужно ему то, что немцы — чтоб им пусто было — называют Bildung[26] — здоровенный заряд музыкальных и культурных знаний, на основе которых он сможет развивать свой исполнительский стиль. Не знаю, кто ему может в этом помочь. Ему нужен кто-то вроде ментора — не технический контролер, а, скорее, моральный наставник, кто-то, кто раскроет его внутренний голос. Поглядите на мальчика — он понимает, о чем я, правда? По нутру мы братья, правда, мальчик? Приведите его через год, Симмондс. Нет, приведите раньше, и я пройду с ним концерт Элгара, который я стянул из-под Крейслера, пока он поглядывал на дам. Хочу, чтобы он сыграл мне что-нибудь такое большое.

И потрепав нас по головам и выдав еще по шестипенсовику, он великодушно проводил нас по гулким мраморным коридорам до холодной улицы.

Мы сели на втором этаже семьдесят третьего автобуса и поехали домой; Довидл любовался Гайд-парком, а отец о чем-то думал. Это был поворотный момент в жизни Довидла, и я должен был стать проводником.

— Можно мне сделать одно предложение? — спросил я.

— Насчет Дэвида? — сказал отец.

— Помнишь старика, который был у нас на новогоднем ужине? — начал я. — Который был сорок лет концертмейстером в Лейпцигском оркестре, а потом нацисты его побили и выгнали?

— Доктора Штейнера?

— Да, его. У него громадный музыкальный опыт, правильно? И он очень начитанный. Он говорил со мной о Гёте, Гейне, о Карле Марксе и Томасе Манне, и об этом, который написал «Бэмби». Феликс Зальтен. Может, он будет ему моральным наставником?

— Неплохая мысль, — сказал отец. — Доктор Штейнер знает оркестровую и камерную музыку вдоль и поперек — у него был знаменитый струнный квартет — и он образованный человек. Играл Моцарта с Альбертом Эйнштейном, горячим скрипачом-любителем, и защитил докторскую о чем-то эзотерическом. Если я правильно помню, — об исландских сагах. Будет порядочно с нашей стороны подкинуть ему работу, и уверен, что он сможет развить Дэвида, если отнесется к нему внимательно. Но он уже не молод. Нельзя рассчитывать, что он будет требовать дисциплины. С Bildung'ом он справится, но не с будничной кропотливой работой, необходимой, чтобы выстроить карьеру. Кто будет наблюдать за совершенствованием техники? Кто проследит, чтобы он упражнялся ежедневно и отрабатывал трудные места? Кто заставит его мучиться над Прокофьевым, когда пальцы болят и ноты плавают по странице? Кто скажет мне, если будут какие-то затруднения?

— Ну, может, я?

— Ты? — отец вежливо скрыл недоверие.

— Я его друг, — храбро сказал я. — Он мне доверяет, и я твой сын, наследник дела, как ты постоянно говоришь. Позволь помогать ему, наблюдать за ним и сообщать тебе, когда ему что-нибудь понадобится. А подгонять его — в этом он, по-моему, не нуждается.

— Очень взрослое обязательство, Мартин.

— А я и есть взрослый. — Я надул щеки и выпустил воздух, сильно снизив эффект своего заявления. — Я очень развит для своего возраста.

— Конечно, — засмеялся отец, наполовину с гордостью, наполовину покровительственно. Он похлопал себя по карманам в поисках сигарет, оттягивая время, чтобы обдумать мое предложение. — Но твои привязанности могут войти в противоречие, — предостерег он. — Например, мне о чем-нибудь надо знать, а твой друг не захочет, чтобы я это знал?

— Я знаю, какие перед кем у меня обязательства, — соврал я

На этом и порешили. Приехав домой, мы с Довидлом отправились в музыкальную комнату и составили учебный план. Флеш очертил его репертуар, так что мы знали, что должно быть выучено, от Баха до Альбана Берга. Порядок был предоставлен на наше усмотрение, и раз в неделю,