Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

Другими словами, война для нас всегда была напрямую связана с идеей смерти. Смерть была страшна. Но когда мы приезжали на фронт, жизнь там неожиданно оказывалась слишком беззаботной, в ней не было и следа той тревоги, которую мы чувствовали, когда отправлялись на войну. Под ногами парашютистов кудахтали курицы, и только проснувшиеся солдаты, позевывая, хватали бананы. В результате «крещение огнем» оказывалось передышкой после утомительного марш-броска. Мы думали: «Неужели это война, неужели смерть совсем не страшна, неужели все так до абсурдного просто?» Однако в действительности это была не война, война не могла быть только такой.

Видели ли солдаты, так отдыхавшие под обстрелом, смерть? Даже если во время боя гибли двое или трое — смотрели ли они смерти в лицо?

Если солдатам обстрел казался передышкой, то хоть в это время каждый, может, и думал: «Я могу умереть». Но у них возникала и подсознательная уверенность в обратном: «Я не умру». И когда по воле случая вражеская пуля все же попадала в цель, то их души прямо сталкивались со смертью, но самой смерти в лицо они не смотрели.

Такая двусмысленность помогала американцам идти в бой с песенкой, словно за голом. Но как можно идти в бой, напевая, когда ты знаешь, что умрешь? На такое способны только сверхлюди.

Другими словами, какая-то часть войны (и скорее всего, большая по времени часть) сопровождалась песенками. Однако ключ к ее исходу был не здесь. Солдаты, забегавшие в бункер с бомбой или совершавшие самоубийственные атаки на позиции врага, знали, что точно умрут, но надо продвинуться вперед. Поэтому все военные победы строились на подвигах таких сверхлюдей.

Японцы, когда речь идет о войне, часто думают, что придется как-то умереть. Поэтому их беспокоит вопрос: «Смогу ли я быть настолько храбрым?» И когда они получают повестку и отправляются на фронт, они ни в коем случае не настроены оптимистично. Однако и лягушатники, и янки — оптимисты. Они маршируют с песнями, посылая девушкам воздушные поцелуи. Эти песни рождаются из подсознательного убеждения «а может, я и не умру», а не в душе человека, который, смотря в лицо смерти, отправляется защищать родину от опасности. Японцы же идут на фронт, прямо смотря в лицо смерти, поэтому они не веселятся, но молча и торжественно отправляются в бой, и об их отваге свидетельствуют победы в войне на Тихом океане. И если бы в правилах войны не была бы прописана готовность умереть, то мир можно было бы захватить одними голами.

Люди, которые идут в бой, зная, что они точно умрут, — непростые люди. Более того, если они к тому же не охвачены яростью и действуют хладнокровно, исходя из рациональных побуждений, их следует называть сверхлюдьми. Многие хвастаются, что пожертвуют жизнью, верой, долгом, идеологией, — но сколько из них смогли на самом деле пожертвовать этим перед лицом смерти, когда она преследовала их? Только совсем немногие, наделенные исключительной силой духа, смогли выбрать этот путь.

Нам в обычной жизни просто было рассуждать, что в крайнем случае можно напиться, а затем умереть или же что в критический момент обычно хмурые люди становятся бодрыми. У меня было пристрастие к алкоголю, и такие рассуждения давались мне легко.

Тем не менее, хоть мы и часто говорили о смерти, мы не собирались сталкиваться с ней напрямую, поэтому эти мысли с самого начала были обманом. Мы думали, что никогда не умрем, и, хотя вроде мы смогли начисто отринуть страх смерти, на самом деле это было не так.

Вы же, можно сказать, усердно готовились к смерти. В итоге вы должны были умереть, и у вас не было ни малейшей возможности выжить. Где-то в море втайне ото всех нас вы старательно готовились умереть, и ничего сентиментального, ничего печального ни о вас, ни о вашей подготовке никто так и не узнал. Вы полностью, без остатка, посвятили себя тренировке. Вы еще не столкнулись со смертью напрямую, но уже начисто стирали из своего подсознания малейшие мысли о возвращении домой. Для нас это была непостижимая, неуловимая, словно сон, истина.

Хотя солдаты на фронте боялись смерти, но у них бессознательно всегда была надежда, спасительная мысль о возвращении домой. Вы не сталкивались со смертью, но, пока усердно готовились, вы начисто вытесняли из своего сознания малейшие следы этой надежды. Перед тем как отправиться в путь, вы весело переговаривались: «Надеть бы парадную форму, но жарко, поэтому буду в рабочей одежде». Кроме смерти вы ничего не искали, и смерть уже стала частью вас, в ней уже не было ничего особенного. Вы думали лишь о том, что должны всего-то пробить корабли врага. И даже в этом вы были настолько уверены, что не чувствовали ни малейшего беспокойства. Вы смело усаживались в лодки, и один из вас сказал: «Мне дали бэнто, сидр и даже немного шоколада, будто я отправляюсь на пикник». Однако когда вы отправлялись, никто из вас не сказал: «До свидания». Только: «Я иду». А затем, взяв курс на Пёрл-Харбор, вы исчезли под водой.

■ ■ ■

Днем шестого декабря я получил деньги из издательства «Тайкандо», а затем собирался поехать в Одавара забрать зимнее кимоно. Кимоно и постельные принадлежности, которые я оставил у Миёси Тацудзи, летом вымокли из-за наводнения, а Гарандо мог их высушить. На самом деле у Гарандо была одноименная мастерская по изготовлению вывесок. Он был другом детства Макино Синъити и, путешествуя по Токайдо, нарисовал все вывески от Атами до Цудзидо. Его почерк был хорошо мне знаком, и когда где-нибудь на Токайдо я видел знакомые вывески, то порой даже смеялся. Иногда он подписывался псевдонимом, состоящим из иероглифов «запад» и «вода». Два этих знака вместе образуют «сакэ», поэтому его псевдоним был подозрительным. Однако это была не постоянная его подпись. Он ставил ее время от времени, когда рисовал вывеску, то ли из-за погоды, то ли по настроению. Так, например, была подписана вывеска сувенирной лавки на станции Кодзу.

Я собирался съездить в Одавара за зимним кимоно еще и в октябре, и в ноябре. Однако тогда был не сезон, поэтому мне не хотелось ехать, и я оставался с пустыми руками. Но тем не менее зима приближалась, поэтому надо было его забрать.

Вечером шестого декабря я выпил вместе с директором «Тайкандо», но в Одавара не поехал и вместо этого стал искать, где бы переночевать. Поскольку я так часто ночевал у кого-то, я не знал, где остановлюсь,