Женщина из дома с олеандрами - Риити Ёкомицу

Найти бы осколки, получилась бы идеальная глиняная ваза. По форме она отличалась от горшка. У нее было горлышко. На поверхности были сложные узоры эпохи Дзёмон. Однако из-за эксгумации она была разбита мотыгой на мелкие кусочки, которые везде валялись. Если бы и удалось их собрать, целую вазу уже было не составить.

Люди с повязками подошли к Гарандо. Один из них, пожилой человек с бородой, извиняясь и поглаживая рукой осколок, сказал:

— Это я его выкопал. Я ж не знал, что он ценный, и разбил его. Все куски тут валяются. Я ведь неграмотный.

— Три-четыре сяку прорыл?

— Ну да, чуть побольше.

— Что поделаешь. Давай-ка поаккуратнее.

С этими словами мы покинули кладбище. Гарандо любил раскопки. Иногда, взяв с собой мотыгу, он отправлялся копать в горы. Дома у него даже была своя «коллекция Гарандо», хотя она была не такой большой. В прибрежных горах у Одавара было много следов древних людей.

На рыбном рынке в Ниномия висела почти трехметровая акула. Но когда мы пришли в нужную лавку, то местной рыбы вообще не было. Плохой день. Почесывая затылок, хозяин лавки сказал, что в такие дни никто не ловит рыбу, но есть тунец. Кроме тунца, в лавке ничего не было.

Хозяин этой лавки получал дополнительную порцию сётю, которую выдавали только рабочим, поэтому он угостил нас. Мы разбавляли его сидром, и получался изысканный напиток. Этому научил меня Гарандо. Была уже половина пятого. Солнце садилось, и в рыбной лавке было много людей, которые покупали еду на ужин. Домохозяйки удивленно смотрели на странную парочку, меня и Гарандо, которые ели сасими и запивали его сидром.

«Наверняка будут бомбить, — подумал я. — Мы воюем со странами, которые производят известные на весь мир самолеты. У них везде есть базы. Для победы мало разбомбить Гавайи. Может быть, отряды вражеских самолетов уже летят над Тихим океаном. Я вообще смогу вернуться в Токио? Не прервут ли железнодорожное сообщение?» Таковы были мои мысли, когда я шел по дороге, пожевывая тунец. Одетые в зеленую форму мальчишки выкручивали лампочки из фонарей. Гарандо сказал, что у него есть пучок лука и было бы неплохо добавить его к сасими. Когда настала ночь, мы распрощались на платформе. Я был пьян.

■ ■ ■

Восьмое декабря, 16:31. Когда я пил в рыбной лавке в Ниномия, было 21:01 по гавайскому времени и уже две минуты, как взошла луна. Весь день вы прятались в заливе, спокойно ожидая рассвета. Затем, лунной ночью, вы отправились в путь. Вы предприняли последнюю атаку. Линкор «Аризона» взорвался, языки пламени осветили небо, куски раскаленного металла разлетались во все стороны, и в это время враг, подумав, что это нападение, начал слепую пальбу в воздух. Это видели даже находившиеся вдалеке союзные войска.

В 18:11 по японскому времени вы еще были живы. Из подводных лодок вы передали по беспроводной связи сообщение об успешной атаке. В 19:14 связь прервалась. Никто из вас не вернулся. Вы и не должны были вернуться.

Десятого декабря были потоплены линкоры «Принс оф Уэлс» и «Рипалс». Когда после атаки самолеты ВМФ вернулись и приземлились, военные летчики, которые находились на той же военной базе, окружили их. Из самолетов, у которых остановились пропеллеры, вышли еще молодые пилоты. По словам свидетелей, один из них, выйдя, посмотрел на любимый самолет, обошел его по кругу, подошел к носу и уселся по-турецки. Он закрыл глаза, выпрямил спину и, глубоко дыша, сказал лишь: «Я устал». Говорили, это был один прапорщик. Может, история человека, который так усердно и преданно выполнял свой долг, что даже устал, не слишком сентиментальна.

Можно вспомнить двоих участников сточасового перелета Париж — Токио, одним из которых был Андрэ Жапи. После первой неудачи их самолет совершил экстренную посадку на берегу Тоса. Я забыл, как звали второго, но этот мужчина походил и лицом, и фигурой на Бальзака и, как Бальзак, настолько любил кофе, что пил его даже во время полета. Почва на французских побережьях достаточно жесткая для приземления самолетов, как и почва в прибрежной зоне Японии, думается мне. Их самолет летел к берегу, но перевернулся и сел на воду. К ним подбежал находившийся рядом рыбак. Он увидел, как выбравшийся из самолета иностранец со сложенными за спиной руками ходит по берегу туда-сюда. Он продолжал ходить, даже не заметив подошедшего к нему рыбака. Рыбак не мог говорить по-французски, поэтому показал иностранцу сначала один палец, потом два, тем самым спросив, сколько людей в самолете. Иностранец его понял и показал два пальца в ответ. Удивленный рыбак подошел к самолету и вытащил раненого инженера.

Этот пилот и не думал о смерти, он летел только с одной мыслью — добраться до Токио. На протяжении ста часов он не высыпался. Только Токио. Это было единственным желанием. Обычно, когда самолет совершает экстренную посадку, люди покидают его, и если они видят местных жителей, то обращаются к ним за помощью. Однако этот пилот даже не заметил подошедшего к нему рыбака. Он не просил о помощи. Он даже забыл о полумертвом друге. Он просто бродил туда-сюда по берегу.

Мне не может не казаться, что такие крайности нормальны, если кто-то терпит крах, когда на кону жизнь или смерть. Такое бывает, когда работа становится делом всей жизни. Да, это жестоко. Да, это крайность. Но в таких случаях нет места ни унынию, ни печали. Это не наша мирная жизнь на татами.

Когда подводная лодка торпедирует вражеский корабль, то не только корабль находится в опасности, но и сама лодка. Экипаж подводной лодки охватывает желание хотя бы на секунду дольше проследить за траекторией выпущенной торпеды. В нее они словно вложили всю свою душу. И эта душа летит ко вражескому кораблю. Они прислушиваются. Все будто превращаются в слух. Взрыв. Отличное попадание. А затем они долго молчат. Им нечего сказать.

Я думаю, вы вели себя так же. В заливе слышались раскаты взрыва, куски раскаленного металла разлетались во все стороны. Некоторое время спустя вражеские корабли, получив пробоины, утонули. Но вы молчали. Однако ваше молчание было недолгим.

День, который вы провели, скрываясь в тихих водах Пёрл-Харбора, был долгим. Пикник подошел к концу. Настала пора возвращаться. Вы шли к смерти. Ничего иного не оставалось. Для вас это и была дорога домой с пикника.

■ ■ ■

Восьмого декабря не было воздушной тревоги, к которой я готовился. Сирены завыли вечером четвертого марта. В тот день я пил вместе с друзьями и был