Адвент - Ксения Сергеевна Букша

Стеша неожиданно захихикала, повизгивая, как поросёнок.

– Учёный сухарь! – хихикала она. – Учёный сухарь!

Костя никак не мог понять, чего смешного; пожал плечами, озабоченно посмотрел на часы и на градусник. Температура немного упала. Он внимательно посмотрел на Стешу. Вроде на вид ничего. Детям, когда у них температура, им нормально. Это взрослые ощущают себя, как будто палкой били, и всё такое. Потому что их организмы уже не очень хороши, а детские могут лучше выдерживать жар.

Вдруг при виде заснеженного окна Косте ярко и живо представилась сказка, которую он мог бы рассказать Стеше; один миг – и всё пропало.

– Чаёк-то пей, – сказал Костя голосом своей мамы и подал Стеше чашку с блюдечком, входя в противоречие со строгими правилами, которые сам же установил: вся еда и напитки только за столом.

Стеша, встрёпанная, полусидя в подушках, прихлебнула чай из его рук и снова в изнеможении легла. Наползала полная тьма. Можно было бы включить настольную лампу, но Косте это и в голову не приходило; ему всегда хватало света от фонарей, он вообще не любил лишнего света, да и вообще никакого света, летом прятался от солнца, жары терпеть не мог. Надо же, удивительно, и Стеша тоже понимает, что детский сад – это отстой, пришло ему на ум. И он, Костя, тоже понимает это очень хорошо.

– Жили-были, – сказал Костя наобум, глядя в свете фонаря на свою босую ногу, тощую, с узкими костями, бледновато-синеватую, – жили- были три математика… И звали их А, Бэ и Це… И они сидели на крыльце…

* * *

Жили-были два математика, А, B и C

и сидели они на крыльце последнего дома

последней деревни перед большой тайгой

глядя в наползающую темноту

тогда правил Сталин

стоял тёмный год под неизвестным точно

номером

то ли 1948-й, то ли 1952-й

над всеми математиками нависла тень

казалось, что будущего нет

но ведь всегда так кажется

а математик всегда равно математик

И вот ABC взяли

да не взяли они почти ничего

а взяли они только соль, спички,

несколько общих тетрадей

карандаши, да ножи, да топорик

и уж больше ничего не взяли

и ушли в тайгу – будто канули

поминай как звали

ведь если тебя нет, то тебя и арестовать

невозможно

И в этой тайге был им семинар

и было им видение

и многое им было в той тайге глухой

в тот глухой год

не целое лето, а целую зиму, именно зиму

пробродили они в тайге

не имея с собой ничего, даже ружья

впрочем, может быть, ружьё они и имели

может быть, всё-таки и с ружьём

во всяком случае, мало что у них там было с собой

а в тайге сами знаете

вот и оставайся: то ли математиком,

то ли просто человеком

который уважает лес

Что они там делали?

по преимуществу выживали

в тайге в тот год было проще выжить,

чем в городе

тысяча мелких случайностей, и ты выжил

там, где мог бы не выжить

а между тем в городе тикали часы

там происходил ледоход и ледостав

читались лекции, производились чистки

и разгромы, а также аресты

писались статьи

вычёркивались из списков имена

туда приходили поезда

но их, их там не было

хотя и искали – никто не мог их найти

где же они находились, искомые?

они высадились где-то далеко, за Лахденпохьей

и в те времена, когда не было ещё

ни утеплителей, ни современного топлива

ни клёвых зимних палаток, с которыми

горе не беда

ни нормальных курток, под которые

что-нибудь поддел и пошёл

ничего практически не было

просто высадились и пошли вперёд, в лес,

к огням

которые сами должны были развести

на берегах замерзающих рек

Однажды вечером они сидели у костра

на берегу большой реки,

расширявшейся, как шар

наверное, надо пояснить это сравнение

если долго смотреть на широкую

заснеженную реку

под снегом

она начинает казаться выпирающим изнутри шаром

который непрерывно расширяется, взбухает

но это оптическая иллюзия

сколько ни смотри, он не становится больше

или, вернее, он непрерывно становится больше и больше

но это только кажется

к этому времени у каждого было своё время

вахты в тёмное время суток

с восьми до двенадцати,

с двенадцати до четырёх и с четырёх до восьми

сейчас двое сидели у костра, а третий спал в снежном доме

лагерь троих был окружён высоким тыном

они смотрели на реку, расширявшуюся, как шар

но всё же остававшуюся на месте

и в этом постоянном движении они молчали

вообще уже давно ничего не говорили

или почти ничего

им хватало немногих слов

напоминавших о важных дискуссиях

которые они вели с большими паузами

паузы нужны были, чтобы шагнуть от одного утверждения к другому

чтобы додумать аргумент

чтобы понять собеседника, наконец

как вести разговор без пауз

как вести его, когда сидишь рядом

если на самом деле никто никогда не сидит

рядом

ведь каждая из наших голов —

отдельная вселенная

которая не может находиться рядом с другой

всегда между ними есть много световых лет

и чтобы выслушать друг друга, чтобы друг друга понять

нужна пауза

и немаленькая

тогда послышались шаги,

и неизвестный человек шагнул к ним

а они давно уже молча вели свой семинар,

обмениваясь мыслями

и поэтому они его не испугались

а между тем это был отчаявшийся человек

он тоже их не боялся

но потому, что он сам был смерть

он готов был съесть их, горло им перегрызть

у него была цепь

но он был предельно измотан

он не знал, чего ему от них ждать

а они сидели, серые и полупрозрачные

от семинара

у костра, сидели не двигаясь

всё глядя на него и втаскивая его в свой шар

он прошёл сквозь них

и принялся молотить одного из них цепью

но это было всё равно что молотить туман

тогда из последних сил он стал топтать костёр

но костёр всё горел

тогда он уже ничего не мог и не смог сделать

и просто бросился в снег и стал издавать

материальные звуки

но все звуки там, внутри тына, становились

нематериальными

он попал в заколдованное

математическое пространство

ведь математик всегда равно математик

это пространство было как коробочка

без верха

везде коробочка с верхом, а эта была без верха

и эти оба всё сидели и сидели, вели молча

свой семинар

а тот,