Другая. Видеть мир не глазами, а сердцем - Элой Морено

Она вздохнула, и на мгновение мне показалось, что шляпа вдруг стала ей мала.

– В какой-то момент я поняла, что каждый раз, когда кто-то из взрослых произносил слово «особенная», речь шла обо мне. У вас особенная девочка, говорили моей матери врачи. У вас особенная девочка, говорили родители других детей в школе. Как хорошо, что это не случилось с моей дочерью, – вот что я слышала.

По мере того как я росла, другие дети все больше и больше подражали поведению своих родителей. Они считали это нормальным, ведь именно так начинали вести себя их родители, как только мы с мамой уходили.

Постепенно я превратилась в «девочку, которая плохо говорит», «не умеет ходить», «спотыкается на ровном месте», в «особенную девочку».

В их мире я была другой, потому что мне было трудно справляться с самыми обычными вещами. С другой стороны, они не знали, что я могла сделать что-то совершенно необычное. Они никогда не пытались даже поставить себя на мое место: я не выбирала родиться такой, никто не спросил меня, хочу ли я выбрать между нормальной речью и заиканием, между здоровьем и БАС, между жизнью без боли и раком.

Луна замолчала, чтобы перевести дух. Я заметила, что под шляпой она плакала.

– Мне становилось все труднее ходить, я падала, у меня отказывали ноги и руки. Об этом там, снаружи, никто не думает. Никто не ценит возможность ходить, потому что это что-то само собой разумеющееся, никто не задумывается о том, что значит проснуться в постели без трубок, без капельниц, без боли. Никто этого не ценит.

Молчание.

– Очень мало людей когда-либо любили меня. Я понимаю, что любить кого-то вроде меня – значит прилагать очень много усилий. И все же мама всегда была рядом, всегда слушала меня по ночам, всегда держала меня за руку, была моей защитой. Кто осмелится сказать, что она умерла, когда я ощущаю ее здесь, внутри?

Я стиснула зубы, едва сдерживая слезы.

– Когда мама перестала дышать, все стало совсем плохо. С этого момента я осталась одна, моей единственной компанией стал БАС, который рос вместе со мной. Каждый день становилось чуть хуже: сначала я роняла вещи, потом больше не могла их поднимать; сначала я ходила с трудом, потому уже не могла нормально передвигаться. Теперь я живу в инвалидной коляске, потому что могу стоять на ногах от силы три-четыре минуты в день.

И когда казалось, что хуже быть уже не может, что-то начало расти еще и у меня в голове. А ее не было, ее больше не было со мной, не было рядом…

Луна медленно стянула шляпу и пододвинулась ко мне. Я обняла ее.

– Простите, – прошептала она, – иногда мне становится грустно.

– Смерть всегда приносит с собой грусть.

– Нет, мне не грустно из-за ее смерти, мне грустно из-за того, что я никак не могу найти маму.

– Я пообещала, что найду ее, а у меня не получается.

– Луна, знаешь, ты можешь рассказать мне все, все что угодно. Я хотела бы узнать больше о твоем мире, о том, что происходит в этой шляпе, что происходит у тебя в голове…

И она снова заплакала.

– Что с тобой, Луна? Я что-то не то сказала?

– Нет, совсем наоборот. Я думаю, что впервые кто-то по-настоящему спрашивает, что происходит внутри шляпы, не смеясь надо мной. Я с первого дня знала, что вы поймете мою боль. Потому что боль, которую испытывает дочь при потере матери, такая же, как боль, которую испытывает мать, потерявшая сына.

Я заплакала.

Откуда она могла знать это?

Луна продолжала говорить, а у меня не шел из головы этот вопрос: откуда она могла знать?

– С появлением опухоли я н-н-начала замечать странные ощущения. Я то радовалась, то грустила, иногда и то и другое одновременно. Все было очень разрозненно, я не м-м-могла разобраться с тем, что чувствовала. Тогда у меня еще не было шляпы.

– Вот как? – Это была новая тема, о которой мы еще не говорили: откуда вообще взялась эта шляпа?

– Да, шляпа появилась позже, она появилась, чтобы п-п-помочь мне. Вы никогда не думали, что жизнь просто дает тебе то, что тебе нужно? – спросила она, сжимая мою руку.

И я почувствовала, как ее речь завораживает меня.

– По ночам я с-с-стала видеть много снов. Самое странное, что, проснувшись, я помнила большинство из них. Всем нам с-с-снятся сны, но, как правило, мы их забываем: наше умное тело стирает все, иначе наш разум просто взорвется. Но я ничего не з-з-забывала, наоборот: мой мозг сохранял все сны, как будто они были воспоминаниями.

Она почесала нос, а за этим сразу последовал спазм в шее такой силы, что даже мне стало больно.

– В какой-то момент я перестала различать, что произошло на самом деле, а что мне просто приснилось. С тех пор я начала страдать от постоянных головных болей, несколько раз теряла сознание, пока мое тело не отказало и я не впала в кому.

Действительно, согласно истории болезни, ее вводили в кому, чтобы провести очень деликатную операцию, но это не имело ничего общего с тем, что она мне рассказывала.

– В те д-д-дни я перенеслась в мир, который не с-с-смогла бы описать. Я оказалась посреди нигде. Я чувствовала все, будучи без ч-ч-чувств. Словно я провалилась в какую-то дыру. И именно там, в той дыре, я н-н-начала различать энергии, которые каким-то образом взаимодействовали со мной. Я научилась отделять сны от воспоминаний. Моя г-г-голова как будто стала в сто раз больше изнутри, поэтому иногда шляпа кажется мне тесной.

Мне было жаль эту девочку, которая на самом деле просто дала волю своему воображению, очень развитому от природы. Когда я подумала, что она больше ничем не сможет меня удивить, она это сделала.

– Выйдя из комы, я поняла, что происходит. – У нее загорелись глаза. – Все произошло благодаря сну, в котором я шла по площади и в какой-то момент остановилась, чтобы посмотреть на гигантский подъемный кран. Вокруг крана собралось много людей, они пытались установить с-с-скульптуру в виде радуги.

Во сне я бродила по этой площади, рассматривала кафе, рестораны, наблюдала за тем, как устанавливают скульптуру. Так я лежала, пока не проснулась.

Из п-п-простого любопытства я решила поискать в интернете, есть ли где-нибудь площадь со скульптурой в виде радуги. И да, она существовала.

Она посмотрела