Сначала женщины и дети - Алина Грабовски

Мои большие пальцы зависают над светящимся экраном. Хорошо.

Спасибо, Лайла. Я у тебя в долгу.

Он у меня в долгу.

Убираю телефон в карман.

– Дичь какую-то написал? – Моне все интересно. Она выжидающе склоняет голову. А мне вдруг хочется закрыться, стать как дом, где от ветра захлопнулись двери.

– Нет, просто бесит меня. Хочет узнать, что случилось.

Она кладет руку мне на плечо.

– Люди любят лезть не в свое дело.

– Ага, – отвечаю я, – еще как любят.

Остаток вечера мы пьем шотландский виски, который Моне подарил отец. Родители вечно ей что-то дарят. Из леса доносятся звуки пирушки: детки развлекаются. Мона рассказывает, как впервые накурилась, потом поехала домой и ее остановил коп. Отец забрал ее из участка; тогда он в первый и в последний раз в жизни рассердился на нее и больше никогда не вспоминал об этом случае. А ты вспоминаешь? – спрашиваю я.

– Стараюсь не вспоминать, – отвечает она. – Я могла бы сбить кого-нибудь.

– Но не сбила же.

– Да, но знаешь, что самое смешное? Когда я остановилась по требованию, я была такая укуренная, что решила, будто кого-то сбила и потому меня тормознули. Я выскочила из машины в слезах и стала уверять полицейского, что не хотела, что мне очень жаль и я готова сесть в тюрьму, потому что заслужила. – Она рассказывает об этом, будто это забавная история, приключившаяся с ее подругой, а не с ней самой.

– Тебя так вштырило от одной травы?

– Не знаю. – Она прижимает губы к краю стакана. – Какой-то парень угостил на вечеринке. Помню, он смеялся, когда я затянулась. – Она хлопает в ладоши. – Короче, я идиотка. Вот и вся история.

Я хотела расспросить ее подробнее, но начался настоящий потоп, а Мона коснулась моей щеки влажными пальцами и сказала, что я красивая, и посмотрела мне в глаза так, что я ей поверила.

Я редко пью алкоголь, но сегодня совсем пьяна. Настоящее воспринимается урывками, как телепрограмма в телевизоре, который плохо ловит сигнал. Я спотыкаюсь о порожек в патио, и Мона говорит, что пора спать. Боль возникает в странных местах: позвоночнике, ягодицах, макушке. Хотя, может, я все выдумала, чтобы Мона меня пожалела? Рядом с ней я склонна все драматизировать. Ее внимание – как луч солнца, пронизывающий густую тень. Мы подходим к лестнице. Я вдруг перестаю ориентироваться на собственной жизненной прямой, мне кажется, будто я перенеслась в будущее и сама не заметила как. Я поднимаюсь по ступенькам без ее помощи. Не хочу, чтобы она считала меня жалкой пьянчужкой.

Дальше помню лишь отдельные моменты: руки Моны укрывают меня простыней. На прикроватной тумбочке появляется стакан воды. Дрожащие губы хватают зеленую капсулу адвила.

Мона меня о чем-то спрашивает, а может, я ее. Я устала, но не хочу засыпать. Неужели вечер кончился так быстро? Не может быть, еще рано. Она садится на мою кровать, а мне не хочется, чтобы она уходила. Прошу ее остаться – тебе необязательно уходить, говорю – но в спальне гаснет свет, и я вижу лишь серые контуры своих вещей. Я проглотила таблетку? Соединяю губы. Таблетки нет.

Лежу в темноте и стараюсь не думать о Моне. И о Робе. И о Кэти. Точнее, о той, кого Роб назвал Кэти.

Я вдыхаю через нос и мысленно повторяю: меня не стошнит.

Кэти – подходящее имя для бабушки. Много лет назад тренер называл меня Гертрудой, потому что девочек-подростков никогда не зовут Гертрудами. Сокращенно Герти. Он придумал мне прозвище, потому что я была особенной; так он говорил. Когда он писал мне сообщения на «раскладушку», письма на секретный адрес или сообщения в чат, который специально создал для нас двоих, он всегда сначала спрашивал: это Герти? А я отвечала: да.

Я играла в футбол. Я была очень хорошей футболисткой, никто бы не подумал, что у меня будет так хорошо получаться. Ведь я была по жизни неуклюжей и неповоротливой, но на поле что-то менялось. Я будто понимала, что делать с телом и как найти ему хорошее применение.

Я играла в сборной штата, и мне даже говорили, что при должном усердии я могу войти в национальную сборную. По крайней мере, тренер так говорил.

Потом он захотел показать мне особые растяжки. Специальные физиотерапевтические упражнения. Но упражнения интимные, поэтому настолько эффективны, сказал он мне. Ты же мне веришь? – спросил он. Что за глупый вопрос. Мы оба знали ответ.

Через год после того, как он начал уделять мне особое внимание, я бросила футбол. Я тогда училась в десятом классе, родители были в шоке. Как я планирую платить за колледж без футбольной стипендии? Я же ничего, кроме футбола, не умею? Только гонять мяч, как тренер научил.

Еще в старших классах я рассказала о случившемся двум людям. Один из них был моим лучшим другом, его звали Бен. Мы появились на свет с разницей в две недели и в детстве жили по соседству в доме с общей стенкой: он по одну сторону стенки, а я по другую. Он собирался поступать в колледж по баскетбольной линии и в итоге оказался в университете Нотр-Дам в Огайо. Мы бегали по утрам перед школой и по очереди составляли новые маршруты, отмечая их на карте, которую каждый год выдавала жилищная ассоциация.

Но ты же не сказала «нет», ответил он, когда я во всем ему призналась. Он был в искреннем недоумении. А почему я должна была говорить «нет», ответила я, я же думала, что все люди хорошие. Значит, кто-то должен был объяснить мне, что это не так. Этим кем-то оказалась Амелия, моя подруга, с которой мы однажды лежали на полу в ее квартире и ели морковку с хумусом. Я как ни в чем не бывало рассказала, что делал со мной тренер. А потом посмотрела на нее и увидела, что она схватилась за живот, будто баюкая рану. Господи, пробормотала она, с тобой все в порядке? Она взяла меня за руку. Да, ответила я. А что?

Телефон на подушке жужжит. Неизвестный номер. Поворачиваю голову, и комната вертится перед глазами. Беру телефон и прижимаю его к уху.

– Плохие новости, – произносит голос в трубке.

– Кто это?

– Миссис Джонсон. – У меня внутри все сжимается. – Даже не знаю, как сказать, Лайла… Умерла девочка.

– О боже. Кто? – Кажется, будто моим голосом говорит кто-то другой, кто-то, кто стоит в другом углу спальни.

– Люси