Глаза Моны - Тома Шлессер

Поль внимательно посмотрел на драгоценную бутылку. Он все понял, вернулся в погреб и поставил вино на место. Так он прожил третий день трезвости.

* * *

Наступила последняя среда января. Мона шла по залам Лувра, и у нее было какое-то странное чувство. Дед видел, что ее с самого начала, когда они входили в пирамиду, и потом, когда очутились в крыле Сюлли, что-то тревожило, и он несколько раз спросил, в чем дело.

В конце концов Мона ответила: ей кажется, что кто-то следит за ней тут, в музее. Следит? “Та-ак, у моей внучки паранойя!” – усмехнулся Анри про себя. Вокруг, в зданиях музея, как он знал, находилось, как и каждый день, примерно двадцать тысяч человек – целый стадион! – а за год посетителей насчитывалось около десяти миллионов, немудрено, что за тобой всегда кто-то ходит. Он подбодрил Мону поцелуем и переключил ее внимание на вид широкого канала и дворцов на берегу.

Метров на двести простирается набережная. У причала множество судов и суденышек, в том числе роскошный корабль с фигурным носом. На фоне голубого с легкими облачками неба возвышается, подобно часовому, гордая колокольня и вырисовываются очертания пышных дворцов разной высоты, по большей части двух- или трехъярусные, они стоят у самой воды и отражаются в ней. Самый красивый сочетает в себе черты ренессансного и готического стилей, изящество мраморных кружев нижних ярусов и мощь венчающих здание красных стен верхнего. Угол, разделяющий две видимых стороны дворца, приходится почти точно на середину картины. Левая, более короткая, уходит вглубь и обращена на площадь, где под двумя колоннами (у одной на вершине каменный лев, у другой – святой, поражающий дракона) суетятся обозначенные светлыми мазками люди. Чуть дальше – купола собора. Но главное действие картины разворачивается на переднем плане, там, где скользят по воде небольшие деревянные лодки. Формат картины – сорок семь на восемьдесят один сантиметр – создает впечатление вытянутой панорамы, причем точка обзора находится вверху, над серединой канала, и позволяет видеть матросов, рыбаков и гондольеров за работой. Они переговариваются, налегают на весла или причаливают. И выписано все так подробно, что можно не только пересчитать человеческие фигуры, но и рассмотреть детали орнамента всех арок и балконов. А самые дотошные зрители разглядят даже завитки мелких волн.

– Научить тебя немножко итальянскому, Мона?

– Одно слово я уже знаю: “чао!”

– Ну вот тебе еще одно: “ведута”, что по-итальянски значит “вид”. Ведута, то есть вид на какую-нибудь достопримечательность, красивое место или знаменитый памятник, – модный в Венеции в XVIII веке жанр.

– Значит, ведута – предок нашей почтовой открытки.

– Если угодно, да! С той только разницей, что авторы таких картин продавали их несколько дороже, чем стоят открытки. И самый знаменитый мастер в этом роде – Антонио Каналетто.

– Каналетто! Это наверняка значит “канал”!

– Почти. Отца Антонио звали Бернардо Каналь, то есть “канал”. Фамилия говорит о венецианском происхождении этой семьи, потому что через всю Венецию проходит Гранд-канал, Большой канал, устье которого ты видишь на картине. Суффикс – етто – уменьшительный, Каналетто – это как бы “маленький канал”, но на самом деле он указывает на то, что Антонио – сын Бернардо, которому многим обязан. Отец научил его ремеслу художника-декоратора, и Антонио помогал ему в изготовлении декораций для постановки опер знаменитого композитора Вивальди. Это была прекрасная профессиональная подготовка. Но Антонио скоро надоело быть подручным, и он, совсем молодым, отделился от отца и пошел своим путем.

Анри отвернулся от картины и продолжил рассказ, глядя на внучку и жестикулируя руками с длинными пальцами:

– В 1719 или 1720 году Антонио покинул родной город и преодолел четыреста километров грунтовой дороги, отделявшей Венецию от Рима. По пути он мог видеть в разных местах старые полуразвалившиеся строения, руины, заросшие плющом и высокой травой. А Рим, Вечный город, явил ему смесь античной древности и современности. Это путешествие дало пищу воображению юного помощника декоратора, снабдило прекрасными образами, из которых он мог строить что угодно, по собственной прихоти. Я имею в виду, что он сначала точно перерисовывал в свои альбомы пером те или иные вещи: колоннаду, обелиск, купу деревьев – словно набирал исходные детали, которые потом, по вдохновению, включал в свои картины, так что получались совершенно достоверные и в то же время полностью вымышленные виды. По-итальянски это называется “каприччо”, каприз.

– И что же, эта картина – “вид” или “каприз”? – спросила сообразительная Мона.

– Нет, это настоящая “ведута”. Каждый, кто любит Венецию, узна́ет это место. Венеция – это островок суши, похожий на плывущую по лагуне рыбку и пересеченный множеством каналов. А это водное пространство перед площадью Святого Марка – как бы ворота и средоточие всего города. Это, наверное, самый знаменитый архитектурный комплекс в мире. Своего рода Джоконда в архитектуре, весь ансамбль, слева направо: Монетный двор, Национальная библиотека, колонны со статуями на самой площади, Дворец дожей, Соломенный мост, тюрьма. А на заднем плане колокольня и, разумеется, собор. Тут собраны все атрибуты государственной мощи, включая символы финансов, торговли, науки, политической и юридической власти и религии. Каналетто смотрит на площадь с юга, он как бы находится где-то в середине бассейна, а левее, за рамками картины, начинается Большой канал, который извивается на протяжении четырех километров и с высоты птичьего полета похож на перевернутую букву S. Поэтому в поле зрения художника оказываются лодки и суда, предназначенные для перевозки людей и грузов.

– Кажется, его цель – прославить купцов и их богатства.

– Да, изобразить эту набережную, этот, как говорят венецианцы, мол, – все равно что изобразить экономическое процветание и кипучую жизнь города. Заказчикам Каналетто, среди которых было немало дельцов и банкиров, это должно было нравиться.

– Но если эти заказчики жили в Венеции, не проще ли им было насладиться этим “видом” на месте? Пойти да посмотреть. Зачем покупать картину?

– Ну, во-первых, не все коллекционеры Каналетто были венецианцами. Многие жили в Англии, и им хотелось иметь у себя дома такой кусочек Лагуны. Но главное, даже если ты находишься там, на месте, ты никогда не увидишь такую красоту. Человеческий глаз не может охватить большое пространство. Наш угол зрения – примерно сто восемьдесят градусов. У кошки, к примеру, – больше двухсот восьмидесяти! Я уж не говорю о мухах – они могут видеть все, что происходит как впереди, так и позади них. Чтобы восполнить это зрительное несовершенство, Каналетто сначала делал тщательные расчеты с помощью камеры-обскуры, о