Цена тишины - Ольга Устинова

масонский. С ним легко меня обнаружить где бы я ни находилась. Она попросила меня записывать когда и какие песни появляются, время, и когда исчезают, или когда сменяют одна другую. Сегодня их вообще не было полдня. Я провела два часа с Пати, рассказывая ей то, во что никто никогда не поверит. Правильно предвидел мой бывший муж: «А тебе все равно никто не поверит». Поскольку я была поглощена беседой с Пати, песни оставались где-то на другом адресе.

Вот что мне всегда требовалось: увлеченность чем-то, поглощение. Оно заполняет тебя, как стеклянный сосуд и нет места ничему постороннему. Отчего потом благостно и ты не достижима для тоски. Ртутный столбик на термометре «настроение» ползет вверх, и от тебя зависит как долго ты сумеешь там удержаться. Есть люди, у которых просто призвание сбить тебя с достигнутой высоты, затащить обратно в твое мрачное чувство пустоты и никчемности. Их нужно вычеркивать из своей жизни, как я вычеркнула Варвару, практиковавшую на мне умение сбросить вниз негативизмом. Я выстрелила по ней негатизмом своей марки и потом узнала с удовлетворением, что она переехала в другой штат, не выдержав, как я понимаю, фальшивой маски добродетели.

* * *

Песни зазвучали где-то во второй половине дня. И начали сменять друг друга. В ход пошла даже французская Марсельеза. Кто-то хочет поддерживать во мне мой боевой дух, давно уснувший от неупотребления. Он стимулирует «выстрелы» – заряды особого электричества. И я стараюсь, когда их замечаю, быть одна. Мой бывший муж грозился сделать из меня стрелка, а потом продать как изобретение.

А я гашу эти заряды молитвой и уединением. Что он открыл во мне? Какое-то воинственное начало, дремлющее, если не доводить меня до иступления гневом. Он говорил: «Я хочу, чтобы они (мои враги от масонства) тебя боялись». Я ничего из того, что он со мной делает, не понимала, и считала это его масонскими бреднями. Он возомнил из себя сверх-челове-ка. Он хотел сделать из меня себе подобную и, начав понимать, я восстала и выкинула его из моей жизни с жестокостью, мне обычно не свойственной. Я плачу над брошенным на улице котенком, или птенцом, упавшим из гнезда.

К вечеру зазвучала «Варшавянка» Песни революции меня пугают. Когда-то я их любила за боевой дух. Пела в хоре при дворце пионеров в С-Петербурге. Они меня поддерживали в тайной и смутно ощущаемой мной особой миссии.

Придется эту записку перевести на английский и дать Пати как она хотела. Будет о чем поговорить.

* * *

Встала утром вовремя чтобы успеть в клуб вязания. Обнаружила, что у меня все в порядке: анализ крови показал норму. В голове мурлычет молитва. Что еще надо? Ан нет, свербит в груди: «Плохо мне. Плохо. Энергии нет». Ртутный столбик внизу. Рятуйте, люди добрые. Помоги, Господи. Надо срочно собираться в клуб – культпоход за энергией.

Около двух часов пришла «Широка страна моя…»

До восьми вчера не могла перешибить ее молитвой. Ничем не могла заняться. Она меня отравляла. Только упрямое повторение молитвы дарило 15–20 минут отдыха. И все сначала. Они сдались только в восемь вечера. И я получила возможность читать. С опаской и с молитвой. К девяти они вернулись. Попробовала позвонить Игорю, отвлечься. Дохлый номер. Ничего неслышно. Извинилась и разъединилась.

Завтра еду в Бруклин. Все еще болят уши. Но пора забрать слуховой аппарат.

С девяти и до полночи боролась с революционными мотивами в голове. Чтобы постоянно их перепрограммировать на молитвы, надо не отвлекаться. Нельзя читать. И даже когда я говорю по телефону, я их слышу на периферии сознания. Где они там квартируют? Невеселое занятие. Но зато когда я побеждаю и молитвы торжествуют, захватывают территорию слуховых каналов, я успокаиваюсь. Наша взяла. Но читать боюсь. Так в пустоте проходит вечер. Скорей бы спать.

Когда я всунула в ухо новый слуховой аппарат, и поняла, что разделяю бессмысленный звуковой поток на понятные мне слова, четкие и громкие, я осознала, что это – новая жизнь. Я знала за что я ухлопала полторы тысячи моих похоронных. Это крохотное электронное ухо во мне творило чудеса. Мы сорок минут трепались с дочерью на нашей кухне, и я все слышала. И отвечала в попад. И она меня поздравляла. Но выяснилось, что вместе с наушником я заработала инфекцию после чистки. Теперь капаю в уши антибиотики. Рабкин со мной даже не поговорил. Заглянул в уши, повернулся спиной, заполнил чарт и что-то сказал сестре. На деске мне передали рецепт. В зале ожидания как всегда у такого знаменитого через свою рекламу доктора давилась публика. Многие стояли. Он не мог тратить больше пяти минут на каждого и решительно избавлялся от толпы.

* * *

Решила почитать что-нибудь свое. Со страхом. Особого вдохновения после этого не испытываю. Не хватает чего-нибудь остренького. Боюсь наскучить. Странное дело – написано на эмоции боли, а мне кажется бесцветным. Наверно мне не хватает взрыва атомной бомбы. Как сказал Толле: Вы, вероятно, и попав в рай, скажете: «Все конечно хорошо, но…» Ведь сбылась моя мечта – пиши что хочешь, когда хочешь, сколько хочешь. Теперь все сложилось как я хотела, а все равно – страх браться за перо с бумагой. Не достаточно созрело. Нет реакции – чтобы прочитать и ахнуть: «Вот те на!»

* * *

Сегодня спокойно. Я осваиваю как приладиться к слуховому аппарату. Сегодня у меня получилось лучше чем вчера. Он такой миниатюрный, кажущийся хрупким. Боюсь его покалечить своими рабочими руками, пока запихиваю в ухо и поворачиваю крохотное колесико регулятора громкости, своим неуклюжим указательным пальцем, которым надо его нащупать, нажать и, нажимая, поворачивать к носу. А весь аппарат-то размером с фалангу мизинца.

Но вот уже вечер, а я всех, с кем разговаривала в течение дня, слышала, понимая почти все. Во всяком случае, я ни разу не попросила мне повторить.

Звонила из ушной клиники Анджела, которая расколола меня на полторы тысячи, спрашивала как я приспосабливаюсь. Я попросила дать мне несколько дней для ответа.

* * *

Июль. Воскресенье.

Катюша с Яном целый день где-то праздновали выходной. Вечером поздно, она позвала меня на кухню, где готовила клубничный сок. И была нежна ко мне и дала соку.

Все, чему она не разрешает пробиться – положительные эмоции ко мне, пробивается, когда она выпьет. Итак, она меня обняла и поцеловала, и сказала: «Люблю тебя, мама».

* * *

Июль. Через неделю.

Он поломался, мой новый слуховой аппарат. И