Семь процентов хаоса - Эллен О'Кловер

Я смотрю на приоткрытую дверь. За ней темно – чернота с фиолетовым оттенком. Вера почти все время спит. Днем приходит медсестра, чтобы дать ей лекарство и поговорить с папой. Теперь Вера очень редко ужинает вместе с нами.

Лучше всего она чувствует себя утром, когда я перед уходом в школу проскальзываю в ее комнату, которая на рассвете кажется синей, и присаживаюсь на краешек кровати. Иногда она еще спит, и тогда я стараюсь не будить ее. Иногда рассказываю, как дела с «ПАКС», или описываю еженедельное специальное предложение в «Бобах», или показываю какую-нибудь черно-белую фотографию, сделанную Марен. Почти всегда я вспоминаю, как в детстве засыпала у нее дома и как она будила меня, проводя по лбу прохладной ладонью. Она шептала: «Возвращайся, Рози. Возвращайся ко мне из страны снов». Как же мне хочется разбудить ее точно так же, вызвать из тех мест, куда она уходит, с той же легкостью, с какой можно вызвать из сна.

– Извини, – говорю я папе. – Попробую снова. Я не должна была… Я должна была спросить у тебя разрешения. Но это так круто… – Я запинаюсь, увидев такой знакомый жест – его упрямо выдвинутое плечо. – Я ведь могу поехать, да?

– Нет, – отвечает папа без всякого выражения. – Вокруг столько всего происходит, а эта штука отнимает у тебя всю твою жизнь…

– Это не штука! – Надо было дать ему договорить, но я не выдерживаю. – Я создала приложение. Я им горжусь. Оно раскручивается, и мне надо довести это дело до конца, и я не понимаю, почему ты меня не понимаешь.

– Я понимаю. – Папа наконец-то смотрит мне в глаза. – Разница в том, что я понимаю и многое другое, а понятно ли это тебе – я уже не уверен.

– О чем ты?

Он хочет что-то сказать, но передумывает. Качает головой и отворачивается к своему супу, не ответив.

– Ты решил не замечать меня? – спрашиваю я, шагнув к нему. Его спина под футболкой напряжена. – Своего единственного ребенка, который сделал что-то, что нравится другим, и гордится собой? Может быть, тебе тоже надо гордиться, но вместо этого…

– А теперь послушай меня, – рявкает он, и я давлюсь словами. У нас в семье не принято повышать голос, папа почти никогда не кричит. Его карие глаза, того же оттенка, что и у меня, вспыхивают, как лучинки для растопки. – Я люблю тебя. Ты самое ценное, что у меня есть, Ро.

Я отшатываюсь, испуганная этим резким переходом между гневом и произносимыми словами.

– Я горжусь тобой. А если ты думаешь, что я не прав, то это только потому, что не видишь того, что вижу я. И я поступаю так именно потому, что люблю тебя. – Его брови сходятся в темную черту. – Ясно тебе? За последние несколько месяцев ты настолько погрузилась в «ПАКС», что уже не хочешь видеть ничего вокруг себя. Но здесь происходят события, которые тоже должны для тебя что-то значить. – Он указывает на комнату Веры. – Это во-первых. Во-вторых, колледж. Я не требую, чтобы ты полностью переключила на это свое внимание, но хотя бы отчасти – должна. И пока ты живешь в этом доме, ты не можешь просто прийти и заявить, что улетаешь куда бы то ни было. Сначала необходимо посоветоваться со мной. Ты меня поняла?

Суп кипит, из-под крышки с шипением вырывается пар и клубится у папы за спиной, словно он только что восстал из глубин ада.

– Я вижусь с Верой каждый день. – Я говорю жалобно, будто извиняюсь, потому что мне действительно надо извиниться.

– Да? Надеюсь, что этого и правда достаточно, Ро. Потому что… – Он замолкает, не отводя от меня взгляда.

Я знаю, папа хотел сказать: «Потому что ее скоро не будет», но не стал продолжать, потому что он – мой папа и никогда не подчеркивал мою вину слишком жестко.

– Потому что она тебя тоже любит, – договаривает он наконец. – И хочет участвовать в твоей жизни.

– Я тоже хочу, чтобы она участвовала в моей жизни. – Мой голос предательски срывается.

Папа подходит и крепко меня обнимает. Я прижимаюсь лицом ко впадинке между его плечом и грудью, и мир вокруг темнеет. Я тысячи, тысячи раз утыкалась в эту впадинку, чтобы поплакать, но сейчас мои глаза сухи. Слезы польются только тогда, когда я осознаю все до конца.

– Вера не выздоровеет, если делать вид, что она не больна, – спокойно и мягко говорит папа у меня над головой. Но я не хочу это слышать, пусть он лучше кричит. – Болезнь не уйдет от того, что ты притворяешься, будто ее не видишь. Я понимаю, ты не хочешь видеть, но это невозможно.

Отступив назад, я тру глаза и щеки.

– Я не притворяюсь, просто была очень занята. Просто… у меня школа, и XLR8, и интервью, и у Марен новая подруга, в общем, все вместе. Очень много всего. И я просто. Занята.

Папа внимательно смотрит мне в лицо, переводя взгляд с моего левого глаза на правый и обратно. Словно прикидывает, который быстрее поддастся и позволит ему заглянуть внутрь. Но я смотрю в ответ спокойно и прямо, и он сдается.

– Ну ладно.

– Обещаю, – говорю я, хотя сама не очень понимаю, что именно.

Мне кажется, что я предаю и папу, и себя.

– Ну ладно, – повторяет папа. Он поворачивается к супу и так долго молчит, что я уже не жду продолжения. Но в тот момент, когда я собираюсь уйти, он наконец говорит: – Ты можешь поехать в Нью-Йорк, но должна вернуться к Рождеству. И в обмен на мое разрешение тебе придется подать заявление в колледж. – Наши взгляды встречаются, и он добавляет: – Ради меня.

– Папа… – начинаю я, но он вскидывает ладонь.

– Я хочу, чтобы у тебя были все возможности, Ро. Весной решишь, что тебе нравится больше всего. Я не буду тебе мешать, но хочу, чтобы у тебя был выбор.

Тут из глубины дома доносится слабый Верин голос.

– Рози? – зовет она. – Ты дома?

И, больше не споря, не объясняя папе, что выбор уже сделан, я иду к ней.

Мой папа – шеф-повар с классическим образованием, владелец бизнеса, в будущем, возможно, хозяин ресторана, – всегда терпеть не мог День благодарения. «В нашем доме каждый день праздник живота», – горячится он всякий раз, когда я завожу об этом разговор. Он ненавидит очереди в продуктовых магазинах, толпы туристов, снимающих дома на озере. Честно говоря, по-моему, папа, который с такой любовью относится к еде, считает унизительным для себя отмечать этот праздник обжорства. Так или иначе, но все свое детство в День благодарения я возносила благодарность не за стоящую передо мной еду, а за возвышающиеся вокруг горы.

Каждый год мы проходим по одному и тому же маршруту, делаем петлю длиной в девять километров по лугу, раскинувшемуся неподалеку от заброшенного шахтерского городка, где до сих пор стоят сгнившие деревянные конструкции без окон. Иногда мы встречаем других отдыхающих. Иногда это выросшие дети, которые приехали навестить родителей и решили прогуляться, пока дома готовится праздничный обед. Иногда – студенты, которые не успеют за такой короткий срок съездить домой в другой штат. Одинокие путники, глядя на которых я мысленно спрашиваю себя: неужели им не с кем провести день? Или они хотят побыть здесь одни, наедине с планетой?

Но чаще всего на дороге только мы с папой. Листья мерно похрустывают под нашими ногами, прозрачный зимний воздух остужает и очищает легкие. У нас с собой кофе в термосах, и над осинами разносится густой, басовитый папин смех. Что бы ни случилось, этот день всегда проходит одинаково.

Пока однажды все не переворачивается с ног на голову.

Утром в День благодарения Веру увозят в больницу во второй раз. К нам приезжают, когда я еще сплю, и папа не делится подробностями – спасибо ему. Мы стоим на крыльце, и его рука на моем плече – единственное, что удерживает меня на месте. «Скорая помощь» отъезжает без сирены – медсестрам удалось стабилизировать Верино состояние, и сейчас раннее утро, и, в конце концов,