С четырех сторон - Шрикришна Аланахалли

крикнул кондуктор сборщику налогов, который вышел из полуразвалившегося здания поста у городской заставы. Круто повернув, автобус въехал в город. Я принялся расталкивать Ешванту:

— Эй, проснись! Сарангпур.

Ешванта широко открыл глаза и с недоумением огляделся по сторонам. Очнувшись от сна и сообразив, где он и куда едет, Ешванта несколько раз сладко потянулся. Потом стал будить Гопу:

— Давай просыпайся. Приехали.

Гопу открыл глаза и начал отряхиваться. Громко сигналя, автобус подкатил к автовокзалу. Пассажиры повставали со своих мест и принялись собирать вещи, покачиваясь из стороны в сторону, чтобы сохранить равновесие. Автобус окружила толпа кули и нищих. Подхватив свои матерчатые дорожные сумки, покрывшиеся слоем пыли, мы вышли наружу.

Автобус до Нандавади отправлялся только в четыре часа дня. Сейчас было около половины одиннадцатого. Что мы будем делать все это время? Для начала мы направились к буфетной стойке и заказали себе овощную приправу и лепешки. С едой мы расправились моментально, а время как будто остановилось. Неужели так и сидеть четыре часа на жестких скамейках? Слава богу, хоть беспорядков здесь вроде бы нет.

— Пойдемте в контору Паршурамской автобусной компании, — предложил Ешванта. — Там можно подремать в креслах часок-другой.

— Ты и так дрых всю дорогу от Карада досюда, — заметил Гопу.

— А ты что предложишь?

— Пошли по городу побродим.

— Вернемся — автобус уже полон. Нет, если заранее не занять места, домой мы сегодня вечером не попадем, — возразил Ешванта. Но Гопу сумел переубедить его. Он уговорил нас заглянуть к его родственникам, живущим здесь в городе. Со своими матерчатыми сумками в руках мы совершили путешествие через целый лабиринт улочек и переулков и наконец подошли к особняку довольно внушительных размеров.

— Вот и дом моей тетушки, — объявил Гопу.

Мы вошли. Это было большое здание старинной постройки с верандами на четыре стороны и внутренним двориком посередине. Навстречу нам вышел юноша в шортах цвета хаки.

— Входите, входите, — сказал он, здороваясь.

— Нана, мой двоюродный брат, — пояснил Гопу, повернувшись к нам.

Мы уселись на большой хлопчатобумажный ковер, расстеленный на веранде, выходящей на улицу. Тем временем из внутренних комнат появилась тетушка Гопу. Она села возле самого порога и завела разговор с племянником. Я огляделся по сторонам. Мой взгляд упал на развешанные по стене картины. Помимо картин Рави Вармы[15] на выкрашенной в песчаный цвет стене красовались рядышком фотопортреты Саваркара и Хеджевара[16]. На вешалке лежал свернутый кольцом широкий кожаный ремень. Там же висела складывающаяся черная шапочка — знак принадлежности к партии «Раштрия сваям севак»[17]. На двух колышках вешалки покоилась бамбуковая трость.

— Что нового? — спросил у Гопу его двоюродный брат.

— Сил больше не было оставаться в Пуне, — ответил Гопу. — Двое суток жили на военном положении. Носа не могли высунуть на улицу. Во рту — ни маковой росинки. Нет, говорю себе, поезжай-ка домой.

— Газеты писали, в Пуне были большие беспорядки, — подала голос тетушка.

— Еще какие! — И Гопу, не жалея красок, живописал поджоги и грабежи в Пуне. Мы с Ешвантой тоже вспомнили кое-какие колоритные подробности. Тетушка слушала с вытаращенными от изумления глазами, то и дело восклицая: «Да неужели?», «Подумать только!» Двоюродный брат сосредоточенно слушал.

— А здесь были беспорядки? — спросил Гопу, закончив свое повествование.

— Пока не было, — ответил двоюродный брат, — но, похоже, страсти накаляются. Не известно, что может случиться завтра.

Мы были ошарашены.

— Значит, и тут назревают беспорядки! А мы думали, что здесь-то ничего такого не случится!

— Поверьте мне, всюду, где есть брахманы, — сказал двоюродный брат, — на них начнутся гонения. Пуна — самый передний край Махараштры. Все, что случается в Пуне, эхом отзывается повсюду. Сообщения, которые печатают в газетах, еще больше будоражат народ. Говорят, в Сангли спалили весь базар.

— Но все эти бесчинства происходят в городах. А в деревнях они и знать об этом не будут. Кто там станет затевать беспорядки?

— Что верно, то верно. Там-то уж ничего не случится.

Мы напились чаю, потом снова поговорили. В половине второго собрались уходить. Двоюродный брат, в белоснежной рубашке и шортах цвета хаки, вышел проводить нас, надев на коротко стриженную голову черную шапочку. Прощаясь с нами, он сказал:

— Пожалуй, хорошо, что вы едете в деревню. Ваши родные, слушая все эти истории, конечно, беспокоятся за вас.

Неторопливым шагом мы дошли до автовокзала. Автобус уже был битком набит. Ни кондуктора, ни водителя не было. Поэтому мы не полезли в автобус, а остались стоять рядом. Мы мирно разговаривали, как вдруг откуда-то появилась группа людей — человек двадцать — и окружила нас плотным кольцом. Мы не знали, что подумать. Почему эти люди — нам совершенно незнакомые — так пристально нас разглядывают? Мы продолжали стоять, вопросительно глядя на них. Молодой человек в дхоти[18], с тюрбаном на голове выступил вперед и повелительным тоном потребовал, обращаясь ко мне:

— Покажите-ка нам ваши сумки.

— Зачем?

— Мы должны вас обыскать.

Зачем понадобилось им обыскивать нас? Мы же не воры, не бандиты. Да будь мы даже грабители, все равно эти молодчики никак не похожи на полицейских. Почему они хотят обыскать нас? Мы переглянулись в полном недоумении. Что все это может значить? Молодой человек в тюрбане свирепо уставился на нас, как бык, готовый пронзить рогами свою жертву. Когда до него дошло, что мы не собираемся выполнять его приказ, он с угрозой крикнул:

— Эй вы! Лучше покажите, что у вас в сумках!

Задетый за живое его бесцеремонностью, я сердито воскликнул:

— С какой стати? И не подумаем!

— Ах так?

— Кто вы такие, чтобы обыскивать нас?

Тут вперед вышел худенький юнец.

— Мы — общественность, — произнес он, выпятив грудь. Что он имел в виду, осталось нам непонятным.

— Послушайте, если вы нас в чем-то подозреваете, пойдите и приведите полицейского. А без представителя полиции мы никому не позволим себя обыскивать.

Как видно, худощавый юнец не нашелся, что ответить на это. Он нервно потер кончик носа и, повернувшись к тем, кто стоял позади, промолвил:

— Вот видите! Эти трое не понимают, когда с ними говорят по-человечески.

Молодой человек в тюрбане громко откашлялся и сплюнул. Он взглядом подал знак худощавому юнцу. Что-то должно было случиться. Лица окруживших нас напряглись в нетерпеливом ожидании. Несколько мгновений никто не решался ни заговорить, ни пошевелиться. Сердце мое отчаянно колотилось. Гопу приблизился ко мне, судорожно глотнул и прошептал дрожащим голосом:

— Давай покажем им сумки.

В моей сумке, сшитой из материи цвета хаки, лежала аккуратная стопка выглаженной одежды. Я протянул «общественности» сумку со словами:

— Нате. Можете обыскать, только не помните выглаженную одежду.

— Ладно, ладно, — пробурчала «общественность».