Почтовая открытка - Анна Берест

— В «ситроен»? — переспрашивает Мириам.

Но Жанин не отвечает, она обращается исключительно к Висенте:

— Поедет вместо чемоданов, ты привезешь их на поезде — а что еще можно придумать? Все равно теперь другого выхода нет. Едем завтра утром, сразу после окончания комендантского часа.

Мириам ничего не понимает, но Жанин знаком приказывает не задавать вопросов.

— Помнишь то чудо, когда полицейский пришел и забрал тебя из тюрьмы? У этого чуда, милочка, было лицо, имя, семья, дети. У этого чуда было и звание — старший прапорщик. Это чудо на прошлой неделе забрали в гестапо, ясно? Значит, ситуация такая. Тебе нельзя оставаться в оккупированной зоне. Это слишком опасно, поскольку понятно, что полиция, скорее всего, придет за тобой так же, как и за твоими братом и сестрой. Это опасно для тебя. Значит, и для твоего мужа. Значит, и для меня. Мы перевезем тебя в «свободную зону». Сегодня не уехать, потому что праздник. Запрещено передвигаться на машинах. Отправляемся завтра утром как можно раньше, стартуем от дома матери. Собирайся, сейчас едем к ней.

— Мне надо предупредить родителей.

Жанин вздыхает:

— Нет, ты не можешь их предупредить… Вы с Висенте и правда как дети.

Висенте понимает, что у сестры сейчас лопнет терпение, и впервые в жизни говорит с Мириам как муж:

— Спорить бессмысленно. Ты едешь с Жанин. Немедленно. Едешь, и все.

— Надень сразу несколько пар трусов, — советует ей Жанин, — потому что багаж брать нельзя.

Когда они выходят из здания, Жанин хватает Мириам за руку:

— Не задавай никаких вопросов, просто иди за мной. А если встретим полицию, говорить буду я.

Иногда разум цепляется к чему-то бесполезному. Абсурдные детали привлекают внимание, когда реальность лишается привычного содержания, когда жизнь становится настолько безумной, что никакой опыт не помогает. И пока две молодые женщины идут по улице вдоль стены театра «Одеон», мозг Мириам фокусируется на картинке, и та остается в ее памяти навсегда: афиша комедии Жоржа Куртелина. И долго еще после войны, возможно, из-за какого-то созвучия слов «трусики» и «Курте-лин» — с дурацкой перестановкой букв — любое упоминание о драматурге автоматически будет тянуть за собой мысль о пяти трусах, надетых друг на друга и топорщивших ей юбку, пока она шла под желтыми каменными аркадами вдоль стен театра. Эти пять пар трусов она будет носить целый год, пока они не износятся и не протрутся в промежности до дыр.

Приведя Мириам к Габриэль, Жанин говорит:

— Ты не будешь есть соленого и утром не выпьешь ни капли воды, поняла?

Жак и Ноэми просыпаются в камере, словно преступники. Согласно книге регистрации, их заключили в тюрьму Эврё накануне вечером, в 23:20. Причина заключения: евреи. Жака теперь зовут Ицаак. С ним делят камеру Натан Либерман, девятнадцатилетний немец, родившийся в Берлине, Израиль Гутман, тридцатидвухлетний поляк, и его брат Абрам Гутман тридцати девяти лет.

Жак вспоминает рассказы родителей: их тоже однажды посадили в тюрьму, когда они бежали из России, как раз перед тем, как попасть в Латвию. У них тогда все закончилось хорошо. «Через несколько дней их выпустили», — сообщает он Натану, Израилю и Абраму, чтобы подбодрить их.

В тот день четырнадцатого июля задействованы все бригады жандармерии. В канун запрещенного теперь национального праздника немцы опасаются патриотических эксцессов и запрещают любые парады и собрания. Транзит узников приостановлен. Жак и Ноэми проводят дополнительную ночь в Эврё.

В то же утро в нескольких километрах от тюрьмы, где находятся его дети, Эфраим лежит в постели и смотрит в пустоту. В голове неотступно вертится фраза, произнесенная отцом в последний вечер Песаха, когда вся семья была в сборе. Нахман сказал им: «Наступит день, когда они захотят, чтобы мы все исчезли». «Нет… это невозможно…» думает Эфраим.

И все же. Непонятно, почему нет вестей от родственников в Лодзи… Ничего не слышно от Бориса в Праге. Нет вестей от бывших соседей по Риге. В общем, мертвая тишина.

Эфраим вспоминает смех Анюты, ее жестокий смех, из-за которого он не стал всерьез думать о бегстве из Европы. Она уже четыре года в США, целых четыре года. Для него это вечность. А что он сделал за эти четыре года? Все глубже увязал в безвыходной ситуации, сам загнал себя в ловушку. Пока он выжидал, вода все прибывала и вот обступила со всех сторон.

А в это время в Париже, в квартире Габриэль Жанин начинает будить Мириам. Та спала не раздеваясь и чувствует себя как после ночи в поезде.

Вдвоем молодые женщины выходят из квартиры и направляются в укромный переулок, где их ждет машина. Габриэль уже сидит за рулем, она в перчатках, пальто, шляпе и выглядит решительно. Словно собралась участвовать в авторалли на своем «ситроене» — кабриолете, оснащенном четырехцилиндровым верхнеклапанным двигателем. Заднее сиденье загромождает гора сумок и чемоданов, а сверху еще навалена груда свертков в подарочной упаковке. И газетный сверток, из которого торчит что-то черное. Мириам обнаруживает, что это четыре вороньи головы. Странное зрелище. Непонятно, где можно сесть при такой массе багажа, но тут Жанин бросает взгляд направо, налево — переулок пуст, не видно ни прохожих, ни машин — и быстрым движением раздвигает сумки, показывая Мириам проем внутри сиденья:

— Полезай туда, скорее.

И тогда Мириам понимает, что лаз в спинке заднего сиденья соединяется с багажником машины.

С помощью друга-автомеханика Жанин устроила в автомобиле матери тайник, куда и залезает Мириам. Как Алиса в Стране чудес, она съеживается, втискивается в багажник, сворачивается калачиком, потом пытается вытянуть ноги и вдруг чувствует, что в глубине этой норы что-то шевелится. Сначала ей кажется, что это какое-то животное, но это человек, мужчина, который залез в багажник еще раньше и неподвижно ждал, пока они придут.

Мириам не видит его целиком, но различает отдельные черты: мечтательные светлые глаза, волосы, остриженные в кружок, вроде тонзуры у священника, и на подбородке — смешную ямочку.

— Это Жан Арп, тогда ему было пятьдесят шесть лет.

— Тот самый? Художник?

— Да, он был близким другом Габриэль. Я узнала об этом эпизоде уже после смерти Мириам, разбирая ее записи: там она упоминает о том, как пересекла демаркационную линию[3] в багажнике машины вместе с Жаном Арпом. Позже я узнала, что именно в это время он пробирается на юго-запад Франции, в Нерак, чтобы соединиться с женой, Софи Тойбер. Жан — немец, но они представители «дегенеративного» искусства» и, чтобы избежать ареста, бегут из