Почтовая открытка - Анна Берест

— перед ней труп мертвой птицы, черная кровь вперемешку с раскиданными перьями. От зрелища смерти становится тревожно, как от дурного предзнаменования. Мириам укрывает лесной землей плотное, еще теплое тело, затем шепотом читает строки на арамейском, которым научил ее Нахман в Палестине, это кадиш скорбящих, и только произнеся ритуальные слова, она обретает силы снова пуститься в путь. Дочь птицы, она летит по узким тропинкам, прячется на опушках леса, пробираясь ловко, как звери, что встречаются ей на пути, — с ними она не одна, они — соучастники ее побега.

С первой дрожью воздуха, с первыми радужными проблесками зари Мириам наконец видит Зону Парижа. Она почти у цели.

— Так называемая Зона, — объясняет мне Леля, — изначально представляла собой огромный пустырь, окружавший Париж. Эспланада, простреливаемая в случае обороны французской артиллерией. Застройке не подлежит. Но постепенно здесь пустила корни нищета и все изгои столицы: типичные отверженные Гюго, семьи с кучей детей — все, кого вытеснили из центра Парижа масштабные стройки барона Османа, теперь ютились здесь в лачугах, деревянных хижинах или вагончиках, в сараях, тонущих в грязи и тухлой воде, в кое-как сбитых домиках. Здесь у каждого квартала была своя специализация: тряпичники селились в Клиньянкуре, уличные попрошайки в Сент-Уане, цыгане — в Леваллуа, обивщики мебели — в Иври, а еще — ловцы крыс, поставлявшие грызунов для опытов в лаборатории на набережных Сены. Собиратели белого помета сдавали его килограммами перчаточникам, а те использовали для отбелки кожи. В каждом квартале была своя община: итальянцы, армяне, испанцы, португальцы… Но всех их звали зонщиками или зонарями.

В час, когда Мириам проезжает сквозь черный пояс Зоны, здесь спокойно. В этом месте нет воды и электричества, зато много юмора: местные жители, растущие среди плесени, дают своим переулкам самые невероятные названия, скрещивают французское «рю» (улица) со всем, что угодно, и получается то улица Рюмка, то улица Рюшка, то Рюбенс, а то и Святая Рюсь. Шесть утра: питомцы Зоны закончили ночную работу, рабочие и ремесленники начинают трудовой день, наступает конец комендантского часа для тех, кто трудится в темцо-синих мундирах с галунами; на рассвете они отправляются в столицу, мечтая о кофе со сливками. Вместе с ними Мириам ждет, когда откроется застава — ворота Парижа, и едет вперед, затесавшись в толпу велосипедистов, которые старательно соблюдают правила движения на столичных улицах. Нельзя выпускать из рук руль. Нельзя совать руки в карманы. Нельзя убирать ноги с педалей. Уступать дорогу транспортным средствам с номерными знаками WH (наземные войка вермахта), WL (воздушные войска), WM (флот вермахта), SS (СС) или POL (полиция).

Мириам пересекает почти пустой Париж, где редкие прохожие спешат, словно вжимаясь в стены. Красота города возвращает ей надежду. Наступающий день стирает прежние мысли, а свежесть летнего утра отгоняет ночной мрак.

«Как я могла вообразить, что брата и сестру отправят в Германию? Это абсурд. Они же несовершеннолетние». Мириам вспоминает, что однажды ночью в их доме в Булони, первом доме, где семья поселилась, вернувшись из Палестины, ее сестра все никак не могла заснуть из-за паука, висевшего над кроватью. А утром разглядела: жуткое чудище оказалось всего лишь обрывком нитки с узлом на конце. «Все они такие, наши страхи, — какие-то пустяки, которые в темноте силой нашего воображения обрастают шерстью», — говорит себе Мириам. И утро прогоняет безумные тревоги ночи.

Мириам проезжает мост Конкорд в сторону Сен-Жерменского бульвара. Она не смотрит на огромный транспарант на фасаде Бурбонского дворца: «Deutschland siegt an allen Fronten»[2], украшенный огромной буквой V, означающей победу. Она по-прежнему верит, что родители сумеют вернуть Жака и Ноэми домой прежде, чем их отправят в Германию. «Когда обнаружится, что брат с сестрой практически ничего не умеют делать руками, немцы отправят их восвояси», — говорит она себе для бодрости.

Надо вскарабкаться на седьмой этаж, чтобы попасть в свою квартиру на улице Вожирар.

Дверь открывает Висенте, окруженный облаком дыма. Он впускает Мириам и возвращается в гостиную допивать кофе, весь уйдя в какие-то мысли, которые, судя по темным кругам под глазами и полной пепельнице на столе, всю ночь не давали ему спать. Мириам сбивчиво рассказывает ему об аресте Жака и Ноэми и о своем возвращении в Париж на велосипеде, но Висенте не слушает, он где-то витает, он тоже провел ночь без сна. Он молча прикуривает сигарету от предыдущей и идет на кухню за чашкой «Тонимальта» — напитка из ячменного солода, который заменяет кофе и который Висенте покупает втридорога в аптеке.

— Подожди здесь, я сейчас вернусь, — говорит он, протягивая ей чашку.

Над головой мужа клубится дым. Висенте исчезает в коридоре, как локомотив, въезжающий в длинный туннель. Мириам без сил ложится на ковер, все тело болит после целой ночи гонки, ноги гудят от тысячекратного прокручивания педалей. Она зябнет на пыльном ковре в гостиной, закрывает глаза и вдруг улавливает какие-то звуки, идущие из глубины квартиры, из их спальни. Женский голос. «Женщина? Значит, в моей постели была женщина — спала с моим мужем? Нет, это невозможно». И Мириам погружается в сон — до тех пор, пока ее не начинает тормошить какой-то странный крошечный человечек, женщина или девочка — непонятно.

Глава 26

— Знакомься, моя старшая сестра, — объясняет Висенте так, словно из-за крошечного роста девушки в это трудно поверить.

Жанин старше Висенте на три года, но ростом ему чуть не по пояс — как и Габриэль. Впрочем, Мириам обнаруживает, что дочь вообще поразительно похожа на мать: широкий умный лоб и решительно сжатые губы.

— Знаешь, мне случалось даже путать их на старых снимках, — говорит Леля.

— Как так вышло, что Мириам прежде не встречалась с сестрой мужа?

— Напомню тебе, что всех Пикабиа мещанское понятие семьи, по сути, интересовало разве что в плане борьбы с ним — никто из них не соизволил приехать на свадьбу Висенте и Мириам. Но правда и то, что Жанин была очень занятой молодой женщиной. Два года назад, в марте сорокового, она выучилась на сестру милосердия, получила диплом Красного Креста, поступила на службу в медчасть Девятнадцатого железнодорожного полка в Меце. После заключения мира и вплоть до демобилизации в декабре сорокового она служила в отделении Шатору, где занималась снабжением лагерей военнопленных в Бретани и Бордо. Она не бездельница, понимаешь? Она — женщина, которая водит санитарную машину. Хотя со спины ее можно было принять за двенадцатилетнего подростка.

— Ты не беременна? — спрашивает Жанин без обиняков.

— Нет, — отвечает Мириам.

— Ну ладно,