Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

не так-то просто. У одной из одноклассниц был глубокий вырез, открывавший бесстыдно развитую грудь, которая сочеталась с задом таких же пропорций. Все мужчины смотрели на нее, а она, довольная, виляла бедрами из стороны в сторону, перешептываясь с подружкой, которая шагала рядом.

Канделарию поразило, как сильно успела измениться ее одноклассница за время метаморфоза двух жабьих поколений. У другой все лицо оказалось в прыщах, и за километр было заметно, что всей своей уверенностью, и так невеликой, она обязана не себе, а близости подруги. На ней был свитер в обтяжку, в котором она потела, и Канделария знала, что она скорее умрет от теплового удара, чем снимет его. Знала, потому что ей не хватало собственного свитера, повязанного на поясе, и она жалела, что не вернулась его подобрать.

Две мысли, которыми она совершенно не гордилась, мелькнули у нее в голове. Она понадеялась, что чрезмерно развитая забеременеет от какого-нибудь деревенского балбеса, который, конечно, сразу свалит в туман, как только узнает новость, а она останется навечно привязана к этому месту без завтрашнего дня. «Дети — это корни», — говорил отец Канделарии, и она вдруг поняла, что это значит, когда такое говорит человек без завтрашнего дня и без корней. Получается, она, Канделария, — корень, а ее отец, наоборот, стремится к тому, чтобы его ничто так серьезно не привязывало к месту. А про подругу чрезмерно развитой она подумала, что та вообще не имеет права насмехаться над Канделарией, потому что проигрывает ей по всем параметрам. «У меня тоже прыщи, но не такая же уйма», — заключила Канделария и распустила хвост, потому что пришла к выводу, что волосы у нее гораздо красивее, чем у этих двух. Но улыбаться ей все-таки не хотелось, потому что она сомневалась, что собственная улыбка ей нравится так же, как раньше. Если честно, она и насчет волос сомневалась, так что собрала их обратно в хвост и повернулась к одноклассницам спиной, думая вслух: «Корень, очень приятно, я просто корень».

— Что с тобой, солнышко? — спросила Габи, увидев, как она поджала губы и стоит совсем неподвижно. — Меня долго не было? Прости.

— Мне нужен мобильник.

— Мне тоже, солнышко, но в Парруке не ловит. Кому тебе надо позвонить? Давай куплю тебе минуты.

— Нет, никому мне не надо звонить. Мне нужен мобильник. Вы ничего не понимаете! Пойдемте лучше отсюда.

Канделария никак не могла выбрать одежду. Она злилась, сама не понимая на что, и не могла решить, что ей нравится, а что нет. Все, что она примеряла, сидело отвратительно. После встречи с одноклассницами ее неуверенность в себе укрепила свои позиции сильнее, чем она готова была признать. А последний удар нанесла примерочная с огромным зеркалом, еще больше, чем у нее в комнате, ярким светом, который подчеркивал все ее недостатки, и кучей одежды, которая не подходила ей ни по размеру, ни по стилю. Габи спросила, какой же у нее стиль, чтобы принести что-нибудь еще на примерку, но вопрос только сильнее уязвил Канделарию, потому что она не знала, где искать ответ. Она же просто корень, который даже не знает, что ему нравится. Половину времени в примерочной она смотрела в зеркало, как у нее текут слезы, а вторую половину вытирала их.

— Как ты там, солнышко? Выйди, я на тебя посмотрю.

— He на что смотреть.

Ей нужен был купальник, и она впервые захотела бикини, но ее стеклянные шарики смотрелись в нем нелепо, и живот у нее был не плоский и не загорелый. Канделария пришла к выводу, что она толстая. Причем не равномерно толстая, а какими-то неправильными местами. Особенно она была недовольна своими короткими ногами и носом, который теперь как следует рассмотрела. Она попробовала приподнять пальцем его кончик, но бросила эту затею, потому что неприятно было чувствовать, что она ведет себя, как ее мать. А еще она присмотрелась к своим бровям, и ей показалось, что большинство волосков растет невпопад.

Когда она перемерила все купальники, Габи все-таки убедила ее взять раздельный, и Канделария согласилась, решив, что если вдруг куда-нибудь в нем пойдет, то сверху обязательно наденет футболку. С футболками и кофтами тоже была проблема: Габи ей предлагала облегающие и яркие, а она хотела что-то свободное и чтобы не бросалось в глаза. Но когда она мерила свободные вещи, то сразу чувствовала, что в них она толстая и только больше привлекает внимание. О бюстгальтерах и речи не шло, потому что ей пока нечего было туда положить. Единственное, чем она осталась довольна, так это спортивными лифчиками, потому что они хотя бы скрывали грудь. Почему-то от одной мысли о том, чтобы их носить, она чувствовала себя более взрослой. Если она когда-нибудь вернется в школу, отцу Эутимио будет труднее запустить ей руку под футболку. А еще ее порадовали полдюжины свитеров, которые она выбрала, только чтобы повязывать вокруг пояса.

Единственную победу Габи одержала, уговорив ее на желтое платье с голубыми цветами. Канделарии оно понравилось, хотя она предпочла бы что-то менее вызывающее. На кассе Габи настояла на том, чтобы заплатить купюрами из толстой пачки, которую достала из сумки. «Надо ввести эти деньги в оборот, солнышко», — сказала она.

Когда они вышли из магазина одежды, Канделария попросилась в супермаркет. Там она купила пинцет. Ей не терпелось выщипать волоски, которые она только что обнаружила в бровях. А еще тональный крем, замазывать прыщи, и две помады: розовую себе и красную в подарок матери. Насколько помнила Канделария, мать именно красной помадой красила губы, когда была довольна. Она давно уже ее не видела довольной, так, чтобы по-настоящему и надолго, а не насколько хватало блеска золотого самородка. Габи купила увлажняющие кремы для лица, кремы для кожи вокруг глаз, кремы для упругости кожи, кремы для автозагара, маски для волос, тампоны и еще тысячу вещей, о существовании и назначении которых Канделария даже не подозревала. Складывая всевозможные средства в тележку, Габи заметила, что после тридцати в женщинах многое меняется, и Канделария подумала, что не знает, выдержит ли столько перемен за одну-единственную жизнь.

Они зашли в автомастерскую. Бампер пришлось поменять: как сказал механик, еще один удар — и он разбился бы вдребезги. Новый был блестящий, как зеркало, и Канделария подумала, что по сравнению с ним вся остальная машина будет смотреться еще хуже, чем раньше. Она поняла в этот момент, что машина всегда имела такой жалкий вид, и если теперь она замечала изменения, то не из-за нового бампера, а из-за того, что стала