Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

говоря, так и не поняла, имя это, фамилия или прозвище. За это же время орел без крыльев, который был у нее за брата, что-то затеял со змеиной женщиной. За это же время Эдгар начал доверять Канделарии, а может, просто пристрастился доедать за ней огрызки яблок. Произошло и правда немало, но не то, чего она ждала больше всего. Отец так и не вернулся. Больше никаких головастиков и никаких куколок. Она больше не будет отмерять время. Ей больше некого ждать.

Канделария встала с кровати и раскрыла все окна, чтобы выпустить бабочек. Их голубые крылья стали еще ярче в свете солнца, только-только показавшегося из-за крон деревьев. Голубой. Бурый. Голубой. Бурый. Трудно было проследить одним взглядом за движением этих крыльев. Она пошла за ними следом и шагала вверх по склону, пока они оставались в поле зрения, но неожиданно все бабочки куда-то исчезли и она осталась одна на вершине горы. Она посмотрела вокруг и подумала, что так, должно быть, выглядел мир, когда его только изобрели. Зелень отсвечивала всеми цветами радуги, а в долине внизу листву еще обнимал туман. В воздухе стояли ароматы, сильные, как запах новых вещей. В кронах деревьев завывали обезьяны и пели птицы, потому что с незапамятных времен обязанность обезьян и птиц — приветствовать новый день. Сегодня. Всегда. Каждый день, как последний.

Потом она поняла, что не одна тут. Бескрылый орел смотрел в пустоту, а может быть, это пустота смотрела на бескрылого орла. Канделария не была уверена, знает ли брат, что птицам для полета нужны крылья. Она в последнее время вообще ни в чем не была уверена. Что, если у них обоих есть крылья, просто они еще об этом не знают? Что, если жить — значит бросаться в пустоту, только чтобы проверить, есть ли у тебя крылья? Что, если ее брат спит, а она только сон внутри его сна? Неподалеку послышался звон кроличьих колокольчиков. Они бренчали все тише, это уже даже не напоминало песню. Лисы и пчелы постепенно истребляли кроликов. Может быть, скоро ни одного не останется. Она попыталась подумать о чем-нибудь другом, чтобы не прийти к выводу, что в этом виноват только ее отец. Надев на кроликов колокольчики, он обрек их на съедение лисицам, а вторжение пчел произошло из-за дефектов крыши. Паррука — не лучшее место для кроликов. И для слабых.

Она медленно подошла к Тобиасу, потому что орлы обычно сторонятся людей, к тому же, когда она в прошлый раз застала его врасплох, он из-за нее лишился зуба. Она набросилась на него со спины, схватила за ноги, и оба повалились на землю. Они оказались клюв к носу. Тобиас открыл глаза и посмотрел на нее, словно не узнавая. Его взгляд через отверстия в маске как будто снова стал человеческим. Длинный изогнутый клюв, который раньше пугал, вдруг показался ей нелепым.

— Что случилось? — спросил Тобиас.

Канделария подумала, что в последнее время он только об этом и спрашивает.

— У тебя же нет крыльев! Ты что вообще собирался сделать?

— Я смотрел на орлов, — сказал он и указал на горизонт.

Это была правда. Два огромных орла облетали горы дозором. Они сели рядом и стали смотреть на птиц, не говоря ни слова. Канделария заметила, что им даже не нужно было махать крыльями, чтобы оставаться в полете. Их место было в небе, а когда ты по-настоящему нашел свое место, не нужно прилагать усилий, чтобы туда вписаться.

— Ну и неважно, что у тебя нет крыльев. Я думаю, они тебе не нужны, — сказала Канделария.

— Еще как важно. Но в конечном счете какая разница, что кому нужно в этой жизни? — сказал он и посмотрел на сестру. Когда его глаза опустились к ее шее, он впился в нее взглядом, как когтями. — У тебя что, бусы из четочника?

— Да, я сама нанизала.

— Но… в смысле, где ты взяла семена?

— Санторо посадил его у своей стены, там уже полно коробочек.

Едва дослушав, брат поправил маску и бросился домой. Она провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду точно так же, как бабочки. Только доносились от подножия горы постепенно отдаляющиеся крики:

— НАШЕЛ! НАШЕЛ!

* * *

Плохие вещи почти всегда творятся в темноте, подумала Канделария, наблюдая за тем, что происходило этой ночью в комнате брата. У Тобиаса горел свет, на спиртовке булькало какое-то варево. Разноцветные лягушки прыгали в импровизированных аквариумах, мутных от испарений в воздухе. К вещам, валяющимся на полу в монументальном беспорядке, прибавились пустые коробочки четочника. Габи приходила и уходила, уходила и приходила то в одну комнату, то в другую. Канделария еще не видела ее такой взволнованной. Когда Габи была у Тобиаса, они почти не разговаривали, наверное, потому что давно уже обсудили, что им друг от друга нужно. Потом она шла к Борхе и там точно так же молчала, но с другим собеседником. Канделария видела, как она пару раз пыталась прилечь, но скоро вставала, и сон так и не успевал к ней прийти, а Анастасия Годой-Пинто — свернуться у нее в ногах. Канделария сливалась с темнотой, пряталась в углах, маскировалась в тенях. Она знала все слепые зоны в доме. Она научилась двигаться с такой же осторожностью, как змея. Она была невидима, как добрые духи, которые, по словам отца, проникают в дом сквозь витражи, хотя она так ни разу их и не встречала.

Перед рассветом Тобиас позвал Габи и отдал ей варево, над которым трудился. «Вы уверены? Все произойдет очень быстро, у вас не будет времени передумать», — сказал он, и Канделария, догадываясь, что сейчас случится что-то важное, воспользовалась отсутствием Габи, чтобы проскользнуть под кровать к Борхе. Оттуда она видела, как Габи вернулась, медленно, будто хотела оттянуть встречу, и встала у кровати больного. Снизу были видны только лодыжки, одна рядом с другой, очень близко друг к другу, совершенно неподвижные. Один каблук и в самом деле был выше другого, чтобы компенсировать хромоту, и вблизи разница казалась огромной. Туфли были очень изношенные, скоро ей понадобятся новые. Канделария услышала, как стакан поставили на тумбочку у кровати и Габи потерла руки в нерешительности. Услышала лязг поцелуя. Услышала шепчущий голос.

— Ты готов?

— Готов. Не будешь спрашивать, виновен ли я? — спросил Борха.

— Нет нужды, я и так знаю ответ, — сказала Габи.

— Я знал, что ты знаешь. Тебя не обмануть. Сбереги рукопись. Когда-нибудь она будет стоить больших денег. Я знаю, тебе такое по душе.