Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

— Терминальный? Куда он мог уйти, он даже встать не мог, — сказала Тереса.

— Я имею в виду, ушел насовсем.

— Он же заплатил авансом за несколько месяцев вперед. Пусть имеет в виду, что деньги мы ему не вернем, у нас тут так не принято.

— Да умер он, понимаешь? Умер, — сказал Тобиас.

— А ты откуда знаешь? — спросила Тереса.

— Оттуда, что живу в этом доме.

— И что мы будем делать с покойником? — спросила она во множественном числе, видимо осознав, что, пока безжизненное тело находится в ее владениях, она тоже несет за него некоторую ответственность.

— Похороним, — сказали Габи и Тобиас хором.

— Только подальше от дома, и чтобы я не знала где, — сказала мать.

Канделария слушала всю эту беседу и не говорила ни слова. Она откусывала крошечные кусочки арепы со сливочным маслом, очень медленно жевала, но они все равно царапали горло, когда она пыталась их проглотить. Ее страшно мутило от каждого упоминания о покойнике и от мысли, что он лежит в комнате совсем неподалеку от столовой, где они сейчас завтракают. Она с досадой взглянула на руку, которой трогала его лицо. Всеми силами она пыталась подумать о чем-нибудь другом, лишь бы не об этом бледном лице с приоткрытым ртом, которое показало ей разницу между тем, что значит быть живым и быть мертвым.

Она увидела, как мать встала из-за стола, не допив кофе, которым обычно продлевала завтрак, и поднялась наверх, чтобы запереться у себя в комнате, как всегда, когда хотела убежать от какой-то проблемы. До столовой донеслись звуки рвотных позывов, и Канделария решила, что мать снова начнет выблевывать все, что съедает, а потом подумала: вдруг у матери тоже хаос в желудке от мысли о мертвеце, и тогда почти нормально, что она позволяет своему телу дать этому выход. Может, и ей самой стоило поступить так же, потому что собственное тело казалось ей тяжелым, будто она наглоталась камней, а голова — царапаной пластинкой, которую заедало на одних и тех же мыслях. Как зеркало, которое показывает одну и ту же картину, сколько ни смотри. Когда Канделария нервничала, то начинала зацикливаться на одном и том же. Она решила, что плавание в ручье поможет отделаться от навязчивых мыслей. Встав из-за стола, чтобы пойти за купальником, она почувствовала на себе взгляд Габи и услышала короткий вдох — как когда человек собирается что-то сказать, но сдерживается до последнего. Через секунду, снова набрав воздуха, Габи спросила так громко, что ее слова прозвучали почти как крик:

— Ты что, не пойдешь с нами, солнышко?

— Куда?

— Хоронить Эмилио, разумеется.

— Как травить его, так вы меня не зовете, а теперь, когда вам надо, чтобы кто-то помог копать…

— Что ты говоришь, солнышко? — перебила ее Габи.

— Что вам веры нет.

— А змеям, которые прячутся под кроватью, по-твоему, есть вера?

— Это вы спрашивайте у Анастасии.

— А я у тебя спрашиваю.

— Тогда нет. Никому на свете веры нет, — сказала Канделария и убежала к себе в комнату.

Она была очень раздражена. Не знала, стыдиться ей или злиться. Может быть, ей досадно было видеть по отношению к себе такое же недоверие, с которым она относилась к остальным, но по-другому у нее не получалось. Все равно что быть жертвой и палачом одновременно. По правде говоря, у Габи было больше оснований обижаться на нее за то, что подсматривала за таким личным моментом, чем у нее самой — обижаться на Габи за то, что не посвятила ее в свои планы. Возможно, все сводилось к ревности, потому что Габи обратилась за помощью к брату, а не к ней. А возможно, все это понемногу. В любом случае, у Канделарии был только один способ искупить свое поведение: помочь похоронить Эмилио.

Она вернулась в столовую в резиновых сапогах и свободной рубашке — под ней был раздельный купальник, тот самый, который недавно купили и в котором она чувствовала себя так неуверенно. Когда Габи посмотрела на нее с одобрением, которого ей так недоставало, Канделария почувствовала, что приняла верное решение. Возможно, участие в погребении как раз помогает перестать думать об умершем, поэтому на похоронах и собирается столько народу. Тобиас быстро сходил за лопатой.

Перед выходом Габи сказала, что надо для начала в общих чертах продумать план действий. Когда нет опыта, сказала она, очень трудно избавиться от человека: это в кино легко можно кого-то убить одним ударом, а на самом деле это тяжело, потому что череп очень крепкий. А от ножей, кинжалов и пуль много крови. Дальше она перешла в своей речи к тому, как трудно избавиться от трупа, — это, как она сказала, даже сложнее, чем убить. Она отметила, что летом в тропиках важно действовать особенно быстро, потому что трупы сразу начинают разлагаться. Габи знала на память, через сколько дней в каких широтах от трупа появляется неприятный запах и какими способами лучше избавляться от тела в зависимости от того, где находишься. В маленьком городе или в крупном, в частном доме или в гостинице, в горах или на море. Она подробно перечислила преимущества и недостатки сжигания останков, предания их земле и утопления в воде, причем так буднично, словно речь шла о том, как выносить мусор.

Канделария не решилась ставить под сомнение ничего из услышанного, потому что боялась, что ее передумают брать с собой, и к тому же не была уверена, нормально ли вообще такое знать. Можно ли подобную информацию почерпнуть из фильмов или книг — или она приобретается только на личном опыте, когда приходится избавляться от трупа или даже нескольких. Брат тоже молчал, потому что все больше считал себя орлом, а орлы не разговаривают, подумала Канделария, а может, просто, как всегда, размышлял о чем-то своем. Возможно, завтра он проснется и скажет, что ему снилось, как он кого-то хоронил, и это, пожалуй, неплохая стратегия, потому что избавляет его от той части вины, которая лежит на нем. Она вспомнила слова Габи: «Вина существует, если мы ей позволяем существовать» — и подумала, что Тобиас руководствуется тем же принципом.

Мертвеца они завернули в его же одеяло, а сверху в простыни. Концы завязали толстой веревкой, и получилось очень похоже на конфету в обертке. Канделария подумала, что это хорошая идея — заодно избавиться от постельного белья, потому что жутко было представить, что им продолжат пользоваться как ни в чем не бывало, после того как мать выстирает. Для Канделарии