Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

И теперь она с неприятным привкусом во рту, который вызвали воспоминания о родительских ссорах, открыла застежку, медленно-медленно, как будто это снимало с нее вину за вторжение в чужую сумку. Она даже зажмурилась, пока раскрывала сумку, а открыв глаза, увидела, что та набита пачками денег, перетянутыми разноцветными резинками вроде тех, какими женщины собирают конский хвост. Еще там было несколько флаконов крема, которым Габи замазывала пятно на груди, изображавшее карту дальнего края.

Канделария взяла одну пачку и заметила, что банкноты совсем новые, будто только что напечатанные, — ей даже пришло в голову, что они могут оказаться фальшивыми. Неловко было думать так о Габи, но, учитывая последние события, Канделария понимала, что от нее можно ожидать чего угодно. Она поднесла пачку к носу и вдохнула аромат из необъяснимой склонности нюхать все вещи, которые выглядят новыми. Пачек было так много, что, если взять одну, Габи вряд ли заметит пропажу. Она поколебалась. Убрала пачку обратно в сумку, но, прежде чем закрыть, снова достала, но не сунула в карман всю целиком, а только вытащила несколько банкнот, чтобы спрятать потом у себя под матрасом, в конце концов махнув рукой на творческий подход в поисках укрытий.

Остаток дня она старалась не попадаться на глаза Габи и обнаружила, что чем больше ее избегает, тем больше, кажется, вызывает интереса у гостьи. Канделария задумалась: подозревает ли та о краже, или просто равнодушие — верное средство привлечь к себе внимание. Она надеялась на второе и уже жалела о том, что взяла деньги, потому что теперь почему-то не могла думать ни о чем другом и уже устала от этих мыслей, на редкость навязчивых. Еще она размышляла, увеличился бы груз вины, если бы она забрала всю пачку, или, наоборот, уменьшился бы, если бы она взяла только одну купюру. Ответа она так и не узнала, потому что в тот же вечер, пересчитывая потолочные балки в безуспешных попытках уснуть, пообещала себе вернуть все украденные деньги. Только после этого к ней пришел сон.

На следующее утро она отправилась к Габи, намереваясь отдать банкноты, которые лежали в кармане, но, заглянув в комнату, увидела, как гостья роется в сухих листьях с необычным для себя отчаянием. Канделария собралась было отступить, но тут услышала:

— Заходи, солнышко, поможешь мне искать.

Канделария покраснела, как всегда, когда ей было стыдно. Она медленно вошла, убежденная, что Габи ищет пропавшие деньги. Когда она почувствовала на себе ее взгляд, у нее засосало под ложечкой, и она покраснела еще сильнее, только вообразив, что о ней думает Габи.

— Что-то случилось, солнышко?

— Не знаю, а у вас?

— Не могу найти Анастасию Годой-Пинто. Она, наверное, обиделась, потому что ее еда пропала, а я вчера вечером не смогла поймать ни одной мышки. То ли они стали проворнее, то ли я — неповоротливее…

— Может, она решила сама себе поискать пропитание, — сказала Канделария.

— Она ручная и никогда так раньше не делала. Для этого у нее есть я.

— Всегда же бывает что-то в первый раз, вы так не думаете? — спросила Канделария.

— Я думаю, что приручение — это раз и навсегда… Вот почему важно быть осторожной, особенно нам, женщинам, чтобы никто не вздумал нас приручить.

Канделария вздохнула, понимая, что Габи не заметила пропажу, и сунула руки в карманы, чтобы погладить банкноты, которые скоро перестанут ей принадлежать. Повернувшись к выходу, она оперлась на косяк двери, как будто ей не хотелось уходить. На самом деле она ждала, пока Габи выйдет, чтобы положить деньги на место. Она посмотрела на Габи, Габи посмотрела на нее. Канделарии стало неловко, потому что тот, кто несет на себе грех, принимает любой взгляд за обвиняющий. Поэтому, только поэтому она посмотрела на потолок.

— Вон она! — сказала Канделария, указывая на одну из деревянных балок.

— Кто знает, как давно она туда забралась, — сказала Габи, вставая, — а я-то ее ищу… Спускайся, дурочка, спускайся, — обратилась она к змее, но Анастасия высунула язык и не сдвинулась ни на миллиметр.

— А говорите, ручная, — насмешливо сказала Канделария.

— Иногда я думаю, что это она меня приручила. — с улыбкой сказала Габи, но не стала больше уговаривать змею, потому что уже привыкла, что та единственная, кто не обращает на нее внимания. Может быть, это ей и нравилось в Анастасии: змея позволяла себе с ней не соглашаться, хоть и зависела от нее даже в таком важном аспекте, как пропитание.

Габи взяла тетрадь с заметками, которую держала на тумбочке у кровати, и вышла довольная, листая свои записи и бормоча что-то о снотворном цветке, который недавно обнаружила и который радикально изменит ее образ действия. Канделарии это словосочетание показалось странным, то ли потому, что Габи сопроводила его подмигиванием и дурацкой улыбкой, то ли потому, что у действий такой женщины, как она, всегда есть прискорбные последствия. В любом случае, Канделарии некогда было об этом размышлять, потому что там, на тумбочке, лежала рукопись. Она смотрела на нее несколько секунд не моргая. Чувствовала, как кровь бежит у нее в жилах, чувствовала, как теплый воздух входит в нос и выходит, чувствовала то волнение, которое испытываешь, когда наконец сбывается желание. Ей хотелось схватить рукопись своими толстыми пальцами и запереться у себя, чтобы прочитать ее. Она задумалась, будет ли это воровством, и ради своего душевного спокойствия решила, что нет, ведь она просто берет ее почитать.

Рукопись была прямо перед ней, ничем не прикрытая, на том же самом месте, где и прежде, только теперь сверху не лежала тетрадь с ботаническими заметками. Рукопись с пылинками и царапинами на кожаном переплете, где наверняка еще оставались последние отпечатки пальцев Борхи. Рукопись с покоробившимися страницами, с чернилами, расплывшимися от переездов с места на место и от течения времени. Шесть шагов отделяли Канделарию от рукописи, сто восемьдесят страниц — от того, чтобы перелить ее содержание себе в голову, пять часов — оттого, чтобы прочесть ее от начала и до конца, если ни на что не отвлекаться. Она не считала это воровством, нет, она не воровка. Она попыталась украсть деньги, это да, но ее первое покушение на преступление не увенчалось успехом. Канделария знала одно: рукопись она вернет сразу, как только прочитает, так же, как решила вернуть деньги. Но сейчас важно было вовсе не то, что она знала, а то, чего она не знала. Чего же она не