Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Она уложила мать, которая так и не произнесла ни слова, а потом пошла ложиться сама в надежде поспать, но, войдя в свою комнату, увидела разбросанные по полу осколки зеркала, в которых отражались все эти глаза, ее глаза. Они смотрели на нее не отрываясь. Канделария наконец смыла с лица следы крови, и слив равнодушно проглотил окровавленную воду, а с ней и последние отпечатки пальцев Тобиаса. Она потрогала челюсть — та болела, но не так сильно, как она ожидала, потому что, когда внутри огромная боль, остальные боли уменьшаются.

Она вернулась к матери и легла рядом с ней. Они посмотрели друг на друга, ничего не говоря, и довольно долго так лежали, переполненные стоявшими в горле чувствами и неспособные их высказать. Ей хотелось бы поговорить с матерью обо всех этих вещах: о смерти, об отце, о том, почему он ушел, о том, почему Тобиас не захотел уйти с ним, — но в этот момент, глядя ей в глаза, она поняла, что они никогда не говорили ни о чем серьезном. Она не знала свою мать, а мать не знала ее. Они любили друг друга в силу того, что находились рядом, они составляли друг другу компанию, заботились друг о друге, но совершенно друг друга не знали. Она повернулась к матери спиной и попыталась заснуть, несмотря на тревожное чувство, будто лежит рядом с незнакомкой.

Лисы выли без перерыва, и их плаксивые, почти печальные стоны отражались эхом с вершины горы. Канделария то и дело просыпалась, напуганная собственными кошмарами, и выходила на балкон посмотреть на тело брата. Обстоятельства его гибели бродили кругами у нее в голове. Она воссоздавала и разрушала их раз за разом, воображая тысячи других возможных исходов. Без сомнения, любой из них был бы лучше реального. Стояла такая тихая погода, что свечи не гасли, а медленно сгорали. Ночь длилась так невыносимо долго, что все головастики и куколки в мире успели пройти метаморфоз, чтобы встретить жизнь лицом к лицу.

Свечи слабо мерцали, как усталые светлячки, и едва позволяли различить белую бесформенную фигуру в красноватых пятнах, в которую превратился Тобиас. На грани рассвета, утомленная однообразным кружением мыслей, она спустилась на кухню за стаканом воды и, проходя мимо комнаты Габи, заглянула в щель плохо прикрытой двери. Кровать была пуста. Она вошла. Там не оказалось ни кожаной сумки, ни туфель, ни змеи, ни рукописи, но это было неважно, потому что она уже запечатлела в сознании единственные слова, которые ей надо было знать, и тут она произнесла их вслух, как бы чтобы убедиться в этом:

— Эта книга основана на реальных событиях и написана там, где поют киты.

Она подошла и потрогала постель Габи тыльной стороной руки. Она была еще теплая. Канделарии захотелось догнать гостью и попросить, чтобы не бросала ее: ведь ей по-прежнему нужно, чтобы Габи оставалась рядом, в их отношениях еще рано ставить точку. Но потом она вспомнила, что о таком невозможно просить, тем более женщину, которая говорила, что любой конец — это только новое начало. Канделарии показалось, она чуть лучше стала понимать, что расти — это значит принять, что всему приходит конец. Может быть, она чуть-чуть выросла из-за последних событий. Или не чуть-чуть. И может быть, новое начало ждет ее в каком-то месте, которое она пока не может назвать.

Она вышла на мощеный дворик, подобрала с земли несколько яблок и стала грызть их по пути к пруду. Дон Перпетуо продолжал стягивать простыню с тела и почти достиг успеха, когда явилась Канделария. Она предпочла бы этого не видеть, потому что не хотела, чтобы последний отпечаток брата в ее памяти был таким. А теперь, думая о нем, придется вспоминать это зрелище, от которого у нее все внутри перевернулось и содержимое почти пустого желудка вырвалось наружу. Целая жизнь вместе, столько воспоминаний и ярких моментов, — а в итоге запомнится только этот безобразный вид, который придает человеку смерть, когда присваивает все, что когда-то было живым.

Санторо, встававший ни свет ни заря, уже зарылся в землю, а перед этим приладил сетку перед проволочной изгородью, по которой четочник вился с упорством, характерным для всех сорняков, Канделария задумалась, от чего же так пытается защититься сеньор Санторо, что любой ограды ему кажется недостаточно. Она увидела ворона, дремлющего на ветке лавра и необычайно вялого для такого утреннего часа, когда птицы, наоборот, особенно активны. Она подошла покормить его яблоком, и он принял угощение больше по привычке, чем ради удовольствия. Наблюдая, как он неохотно поклевывает зернышки, Канделария вдруг подумала, что можно было бы попросить сеньора Санторо отправиться вместе с ней искать отца. Для этого, несомненно, требовалось и дальше завоевывать доверие ворона. Она предложила ему еще одно яблоко, но он не взял.

Утро прошло в битве с доном Перпетуо за то, чтобы сохранить тело Тобиаса накрытым, а позднее, когда взошло солнце и засохшая кровь превратилась в корку, началась борьба за то, чтобы уберечь его от надвигающихся солнечных лучей. Канделария встала рядом и закрыла его тенью собственного тела, опасаясь, что он начнет разлагаться. Тень поначалу была длинной и слабой, но к полудню приобрела плотность, какой она прежде не замечала. Она не знала, откуда взялись силы у ее тени, откуда четкость контуров. Не понимала, почему тень была такая цельная и такая плотная, совсем не похожая на то, какой она чувствовала себя внутри — разбитой вдребезги, как зеркало, осколки которого так и лежали на полу ее комнаты.

Она потянулась рукой к пруду, чтобы немного побрызгать на труп и освежить его, но застыла, глядя на поверхность воды, как будто видела ее в первый раз. Вода была темная и напоминала своей неподвижностью дикое животное, которое готовится поглотить свою жертву. Канделария почувствовала такую угрозу, что не смогла дотронуться до нее даже кончиками пальцев. Вода, которая всегда приносила столько радости, теперь вселяла в нее страх.

Пронзительный визг сирен разорвал сонное оцепенение середины дня. Двое толстых полицейских вышли из своего пикапа. Тяжелые капли пота медленно сползали у них по вискам и утекали под воротник рубашки. Капли были так многочисленны и обильны, что полицейские уже не пытались их вытирать. Из-за влажной одежды создавалось впечатление, что они стояли под душем, не потрудившись раздеться. Канделария заметила, что у них много сходства в лицах, как бывает у людей, которые много времени проводят вместе. Она вспомнила об отце и его теории колоний, которая гласила, что все