Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

разделял свежий аккуратный пробор сбоку, и можно было, даже не трогая, догадаться, что они мягкие. Они были темные и блестящие, чуть волнистые, не слишком длинные и не слишком короткие. Сразу видно: он никогда не пропускает визит к парикмахеру. Едва Канделария об этом подумала, как осознала, что сама ни разу не была в парикмахерской. Не по какой-то конкретной причине, просто раньше это не приходило ей в голову. Мать сама ее стригла и заплетала ей косу. Канделарии казалось, этого более чем достаточно, но сейчас она вдруг задалась вопросом, а как бы она смотрелась с распущенными волосами или с менее традиционной стрижкой. Она украдкой стянула резинку, которая удерживала косу, и провела пальцами через пряди, стараясь их распутать.

Она попыталась угадать его возраст, уже зная, что у нее это никогда не получается. Особенно с мужчинами. Единственное, что ей было ясно, это что он не так молод, как Тобиас, и не так стар, как ее отец. На вид он по возрасту был между двумя ее единственными ориентирами, но это почти ничего не значило, потому что одна точка слишком далеко отстояла от другой. Она обратила внимание на его крепкие руки и плечи, и ей захотелось до них дотронуться. Она вспомнила про всю ту одежду, которую накупила вместе с Габи и с тех пор так и не надела, так что она лежала в каком-то ящике у нее в шкафу. Она вспомнила об этом, потому что на ней была дурацкая футболка и доставшиеся от брата бермуды. Они были ей велики, и приходилось их придерживать на поясе, потому что при ходьбе они сползали. Канделария знала, что должна пригласить гостя пройти в дом, предложить ему комнату, тем более теперь, когда все постояльцы разбежались, но от одной мысли о том, что он будет рядом целыми днями, покраснела еще больше, чем настоящий кардинал. Ей захотелось превратиться в птицу, улететь и спрятаться где-нибудь в листве.

— Ты знаешь, что белобрюхий стриж может лететь двести дней без остановки? Представляешь? Он даже спит прямо на лету! — сказал человек.

— Он летает дальше, чем волнистые попугайчики?

— Кто угодно летает дальше, чем попугайчики. Попугайчик — птица недалекого полета.

— А что насчет почтовых голубей, которые не возвращаются?

— У каждого есть право иногда потеряться, тебе так не кажется?

Канделария задумалась над этими словами, рассеянно поправляя волосы.

— Кстати, — продолжал он, — когда в полиции узнали, что я направляюсь сюда, меня попросили заодно передать вам это. — И он достал из машины деревянный ящичек, из тех, в которые кладут прах умерших[9] — Мне заявили, что тут орел. Представляешь? И еще посмеялись. Чего-чего, а уж фантазии этим полицейским не занимать.

— Это не орел. Это мой брат, — сказала Канделария и открыла ящичек.

— Извини, я не знал, — сказал человек и склонился, чтобы заглянуть внутрь.

— А еще над чем они смеялись? — спросила Канделария, захлопнув ящичек у него перед носом. От удара поднялась мелкая пыль и повисла в воздухе.

Они хором чихнули.

— Над попугаем, фото которого напечатали в газете. Пожалуйста, скажи мне, что попугай существует. Кстати, кардинальчик, можно я и дальше буду тебя так звать?

— В газете?

— Да… Я так долго искал его… Не знаю, в курсе ли ты, что Ara ambigua — солдатский ара — на грани вымирания. — Он сделал паузу и испустил протяжный вздох, а потом дернул себя за волосы, как показалось Канделарии, чересчур сильно, и продолжал: — Видишь ли, я уже собирался уезжать из деревни, но тут мне попалась новость об утопленнике. На фотографии было его тело, накрытое простыней в пятнах крови. Когда я увидел эту неподвижную фигуру, которую стерег попугай, я сразу себе сказал: «Факундо, ты его нашел». А дальше я отправился в полицейский участок узнать, где сняли это фото.

— Его зовут дон Перпетуо, — сказала Канделария, забирая деревянный ящичек. — А моего брата звали Тобиас, его имени в газете не было?

Она снова открыла ящичек и потрогала кончиком указательного пальца белесый прах. Он был такой мелкий, что частички прилипли к коже. Она поднесла нос поближе и ощутила новый запах, который приобрел ее брат. Ей не верилось, что столько жизни можно в итоге уместить в такое крошечное пространство.

— Тебе не кажется, что этот ящичек стишком мал для орла? — спросил Факундо.

— Слишком мал, — сказала Канделария, — когда есть столько неба…

— Не знаю, знаешь ли ты, но, когда орлы вырастают, клюв у них слишком сильно загибается, и им становится трудно питаться, — сказал Факундо, — а еще когти слабеют, так что они не могут как следует удержать добычу. А вдобавок, — продолжал он, — перья в крыльях грубеют и становятся такими тяжелыми, что им тяжело летать.

— И тогда они умирают? — спросила Канделария.

— И тогда они решают.

— Решают?

— Видишь ли, одни предпочитают так и жить, пока не умрут с голоду, а вот другие летят к утесам и бьются клювом о камни, пока не сточат его. Когда у них вырастает новый, сильный клюв, они им вырывают себе по одному ослабевшие когти и старые перья. Это процесс обновления, который длится пять месяцев.

— Кажется, это очень больно…

— Это и вправду очень больно, но те, кто решает это сделать, доживают до семидесяти лет, а те, кто нет, едва ли до сорока.

— А вы считаете, оно того стоит? — спросила Канделария.

— Я считаю, — сказал Факундо, — что такие решения каждый принимает для себя сам.

Они одновременно подняли взгляд. Небо было такое голубое, что казалось свежевыкрашенным. Тепло в воздухе ощущалось как ласка, проникающая до самых костей. Тишина была гипнотическая, почти священная.

— Ты знала, кардинальчик, что андский кондор — одна из птиц, которые летают выше всех? Если бы он пролетал сейчас над нами, то был бы так высоко, что мы бы даже его не разглядели. Зато он со своим мощным зрением видел бы нас как две ничтожные точки.

— Может, мы такие и есть, — сказала Канделария.

— Все зависит от того, откуда смотреть, кардинальчик.

— Вы хорошо умеете держать равновесие, Факундо?

— Ну, я, конечно, не фламинго, хотя не отказался бы им побыть — на свете нет никого более элегантного и розового. Но они не всегда такие. Кроме того, пока фламинго не достигнут зрелости, они совсем не изящны, но знаешь, что лучше всего в юности? Что она проходит, и как раз тогда они приобретают свой чудесный розовый окрас.

Канделария замолчала, глядя в ту невидимую точку, в которую смотришь, когда размышляешь о чем-то важном. Поправляя бермуды, она думала