Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Еще ее стало чрезмерно заботить, как сочетается ее одежда, просто потому, что она видела, как тщательно он подбирает наряд. В одежде Факундо был дерзок, но никогда не пересекал границу, отделяющую эстетство от экстравагантности. Если сравнивать с птицами, то он был как солдатский ара с его ярким зеленым оперением, переходящим в синий на концах крыльев, и красными акцентами на хвосте и голове, а не как красный ара, у которого желтый цвет пытается перекричать синий, а тот, в свою очередь, спорит с красным.

Канделария жалела о своем зеркале, но ни за что бы сама в этом не призналась, а никто ее не спрашивал. Теперь она смотрелась в зеркало в гардеробе у матери и оттого, что так часто к ней ходила, в конце концов начала примерять ее одежду, просто чтобы посмотреть, не доросла ли до нее. Они проводили так целые часы, переодеваясь и обсуждая всякие незначительные вещи. Они никогда не говорили ни о Тобиасе, ни об отце. Тех как будто никогда не существовало. Канделария прежде понимала слово «убить» как принцип, а не как действие. И она, и ее мать «убили» двух мужчин в своей семье, просто прекратив их вспоминать, говорить о них, называть их имена. Факундо несколько раз пытался расспросить о подробностях, но к этому времени обе уже научились переводить разговор на другую тему. Те двое уже не были собой: они были тенями, призраками, безымянными существами.

В тесноте гардероба они играли в подруг, но на самом деле постоянно соперничали. Временами они прибегали к древней женской тактике и критиковали друг друга, чтобы принизить.

— Если не будешь за собой следить, задница скоро не влезет ни в одно платье, дочь.

— Это ты к чему: чтобы я научилась блевать или чтобы начала носить платья?

— Может, прежде чем беспокоиться о своей заднице, лучше научилась бы уважать окружающих.

— С языка сорвала, мама. Хоть в чем-то мы с тобой согласны.

— С тобой невозможно разговаривать.

— Ого, мы согласны уже в двух вещах, это прогресс.

Факундо вставал рано утром, чтобы развесить микрофоны на деревьях и записать пение птиц. Остаток дня он проводил в попытках выучить записанные звуки. Дождливыми вечерами Канделария с матерью его проверяли, просили подражать той или иной птице и ни разу не добились, чтобы он ошибся, даже когда они его разыгрывали. Он знал о солдатских ара больше, чем о самом себе, и они всегда будут помнить, как он познакомился с доном Перпетуо по приезде в Парруку.

Он распаковывал свои пять чемоданов, полных одежды, перекладывая ее в шкаф, как вдруг услышал один из характерных криков попугая и сломя голову бросился на поиски птицы. Канделария последовала за ним, втайне пожелав, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так бежал и к ней. И, едва увидев, как мать глядит на Факундо, тоже стараясь не отставать от него, поняла, что и та жаждет того же самого. Они застали попугая на гваяковом дереве, поедающим цветы и одновременно дерущимся с желтоногим дроздом, который вознамерился свить гнездо на одной из веток. Факундо поднял взгляд, увидел его в вышине, такого внушительного, такого явственно зеленого, и вцепился руками в волосы. Канделария заметила, как он изменился в лице, как задрожали у него губы, а потом выступили слезы, но ничего не сказала, чтобы не портить момент. Зато мать, которая часто молчала, когда надо было говорить, и говорила, когда надо было промолчать, похоже, решила избавить гостя от неловкой необходимости признать, что он прослезился, а может, просто не придумала ничего оригинальнее, чем спросить:

— Вам соринка в глаз попала, Факундо?

— Нет, вовсе нет, я плачу, потому что это очень красивая птица, а красивое заслуживает самых лучших слез, вы так не думаете?

— Птицы все без исключения красивые, — сказала Канделария, чтобы подлизаться к нему.

— Это правда. Но с птицами дело обстоит так же, как со всеми остальными вещами в жизни: как только понимаешь, что невозможно ими обладать, что они на грани исчезновения или вымирают, начинаешь желать их только сильнее. Надо как можно скорее найти другую особь, поместить их в контролируемые условия и обеспечить все необходимое для размножения.

— А вы знаете, где искать эту другую особь? — спросила Тереса.

— Знаю, где ее не искать. У меня есть карта, на которой я отметил все места естественного обитания этого вида, чтобы посетить их и собственными глазами убедиться, остались ли там еще особи, но нет. Таких больше нет.

— Мест на карте? — спросила Канделария.

— Нет, солдатских ара. Их больше нет.

— И что теперь?

— А то, что вдруг появляетесь вы, с изолированной особью, да еще в таком месте, где они даже не водятся. Откуда у вас попугай?

— Он всегда тут был. Я даже не знала, что он такой редкий, — сказала мать.

— Так рассмотрите его хорошенько, ведь все идет к тому, что он очень скоро исчезнет.

И все стали бережно рассматривать попугая, в то время как он, самодовольный и беспечный, приглаживал перышки на крыльях. Канделария подумала, что есть вещи, которых лучше не знать, чтобы сохранить душевное равновесие. Теперь каждый раз, глядя на дона Перпетуо, она будет тревожиться и чувствовать себя немного виноватой в том, что он исчезает.

Если Факундо не вставал ни свет ни заря, чтобы наблюдать за птицами и записывать их голоса, он вставал ни свет ни заря, чтобы бегать или плавать в ручье. Еще он любил лазить на деревья и изучать гнезда. Его энергичность была того сорта, что заражает других людей. Канделария охотно составляла ему компанию, ей казалось, что природная красота вещей приобретает особое очарование, когда Факундо заставляет обратить на нее внимание. Деревья кругом были те же, что и всегда, и река, и цветы, но он каким-то образом побуждал ее видеть их по-новому и замечать красоту даже в самых отвратительных насекомых, в личинках, в трещинах земли или гнилых пнях.

Однажды он, заметив, что Канделария никогда не заходит в воду, когда идет вместе с ним на ручей, спросил:

— Ты не умеешь плавать, кардинальчик?

— Нет. Предпочитаю загорать.

— Тебе надо научиться, тем белее что у вас тут столько водоемов. Ты же не хочешь, чтобы с тобой произошло то же, что с твоим братом… И как ты собираешься загореть, если даже футболку не снимаешь?

— Мне не нравится цвет купальника, который под ней.

— Цвет купальника или тело? Потому что это не одно и…

— Вы глаза под водой открываете? — перебила она, меняя тему.

— Конечно, кардинальчик. В воде все кругом так