Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Подумала, что, когда режешь помидоры, держишь нож иначе, совсем не так, как держишь его, чтобы кого-то убить. Он казался тяжелее, острее. Они вышли медленно, чтобы дать глазам привыкнуть к темноте, и поспешили сквозь темную ночь. Луны не было, и если бы не фонарь, они бы даже собственных рук не разглядели. Вдалеке совка что-то предвещала песней. Палая листва хрустела под их нерешительными шагами. Они даже не знали, где идут. Но стоны постепенно становились все громче.

Когда они пришли на место, то обнаружили нескольких грифов, дремлющих вокруг. Птицы ждали, пока рассветет, чтобы продолжить пир. Обезумевшие мухи не переставали жужжать. Запах был еще более невыносимый, чем днем. Канделария почувствовала, что у нее дрожат руки. Они посветили на игрунку и увидели изуродованную ударами голову с закрытыми глазами. Светлячки чертили линии в воздухе. Факундо наступил на лужицу крови, которая натекла вокруг изуродованного тельца, и огорчился, что на обуви останутся пятна. Канделария погладила игрунку одной рукой, а в другой зажала нож, понимая, что не сможет его вонзить. Она даже не знала, где конкретно находится сердце. Игрунка открыла глаза и посмотрела на нее. Закрыла глаза, потом снова открыла и, не переставая глядеть на нее, издала предсмертный хрип. Глаза у нее остались широко открытыми.

— Теперь точно умерла, — сказал Факундо с облегчением.

— И последнее, о чем она подумала, это что я воткну в нее нож, — посетовала Канделария.

— Ты смогла бы, кардинальчик?

— Конечно, смогла бы, — солгала она.

По пути домой она задумалась о том, что важнее казаться храбрым, чем быть таковым, и что очень мало кому удается узнать о своих подлинных слабостях. Она была уверена, что человек, который хорошо ее узнает и будет рядом, не пытаясь ее переделать, — это сто́ящий человек, потому что ложь ей определенно не по душе, хотя иногда кажется такой необходимой.

* * *

После того как мать высекла всем камням глаза резцом, который подарил ей Факундо. После того как набрала пару килограммов и щеки у нее стали цвета гибискуса. После того как она под стать камням или яйцам яванской курицы покрасилась в темный, чтобы черты лица стали более выразительными. И после того как состригла сухие кончики и стала собирать волосы в высокий хвост, похожий на лаву, которую извергает вулкан после долгого сна. Только после всего этого мать однажды надела красное платье и вышла на балкон с такой величественностью, какой никто в ней не подозревал. Сильное тело, прямая осанка, серьезный взгляд, устремленный на пейзаж, который, казалось, смотрит на нее в ответ. Черные камни в комнате глядели на мать с тыла, а изобилие растений снаружи бросало вызов впереди. Или наоборот. Зависело от того, с какой стороны смотреть. Возвышенная и недостижимая у себя на балконе, откуда ей было видно всё и всем было видно ее, она включила на полную громкость ту самую оперу, которая, по ее словам, ускоряла рост растений.

Накануне она несколько дней постилась, употребляя в пищу только то, что выросло из земли, делала дыхательные упражнения и принимала ванны с содой и рутой. Она натирала все тело медом, оставшимся от нашествия пчел. В полнолуние спала под открытым небом, чтобы зарядиться энергией луны и заново настроить магнитные поля организма. Она долгое время не прикасалась к электрическим приборам и не пользовалась искусственным освещением. Она в полной мере выдержала обет молчания и простояла на голове достаточно, чтобы насытить кислородом все до единого уголки мозга. Она заявила, что достигла заветной «окончательной и полной детоксикации», и это стоило отпраздновать.

Только-только выглянуло солнце, и из-за косых лучей мать, если смотреть из мощеного дворика, казалась плывущей в воздухе, а может быть, она и в самом деле плыла, потому что никто не может пережить подобное очищение от токсинов, не превратившись в существо эфирное и неуловимое, как семена, которые слетают с одуванчиков и свободно парят в воздухе. Факундо и Канделария были снаружи и вместе побежали смотреть, что происходит. Музыка резонировала так, что у эха появилось собственное эхо, и если прислушаться, можно было почувствовать, как под землей рыщут броненосцы и дрожат корни деревьев. Казалось, цветы цветут пышнее и птицы поют громче. Все в Парруке как будто заразилось этим коллективным опьянением. Донья Перпетуя так странно извивалась на ветвях араукарии, что Факундо испугался, не устроила ли она налет на яблоню и не наелась ли зернышек. «Для птиц они смертельны, потому что в них содержится цианид», — объяснил он, и тогда уже извиваться начала Канделария, вспомнив, сколько раз угощала яблоками ворона.

В этот же день Канделария увидела первые капли крови у себя на трусах. Такие красные, такие красноречивые, такие непристойные. Было всего несколько капелек, но ей показалось, что она истекает кровью и скоро уже не сможет это скрыть. Сначала она запаниковала. Потом устыдилась. Легла в гамак, повязав свитер вокруг пояса, чтобы никто не заметил, но бегала в туалет каждые пять минут. Там она подолгу сидела, разглядывая собственную кровь, испытывая одновременно отвращение и непонятный восторг. Она подумала о бывших одноклассницах: интересно, со всеми ли это уже случилось.

Тайна менструации — великая тайна. Сначала никто не хочет, чтобы менструация начиналась, а потом она почти незаметно превращается в обязательную тему разговоров на перемене. Девочки с редкостной щедростью делятся тампонами, а когда встаешь из-за парты, непременно надо спросить соседку сзади, не протекла ли. Иногда — потому что подозреваешь такую вероятность, а иногда — просто чтобы дать понять одноклассницам, что ты уже женщина и можешь испачкать школьную юбку. И тогда все наперебой начинают предлагать свитер, чтобы повязать на пояс, потому что мало по каким вопросам женщины проявляют столько солидарности, как по поводу красного пятна там, где не надо. Вдруг это становится самым важным на свете. Нужно истекать кровью, чтобы быть женщиной. Нужно пятнать трусы.

Самое странное, что еще несколько месяцев назад каждая из них бесилась, если подружка без спроса брала ручку из ее яркого пенала, была маленькой эгоисткой, убежденной, что ей принадлежит весь мир и что где-то ее поджидает принц на белом коне, готовый расстелить ковер, чтобы она не запачкала ноги. Но вместо принца пришло кровотечение, с которым придется мириться до тех пор, пока она не станет иссохшей старухой и ей не перестанут оглядываться вслед. Неприятное кровотечение, которое надо скрывать от мужчин, зато их, женщин, оно немного сближает и впервые в жизни заставляет задуматься о разнице между полами. Внезапно почти все начинают говорить об одном и том