Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

брызг, которые сверкнули на солнце, как светлячки. Она осталась стоять на берегу, но едва коснулась воды ступней, как у нее участилось дыхание и ноги подкосились так, что пришлось сесть.

— В воду, кардинальчик, я обещаю, что буду тебя очень крепко держать, — крикнул он, весело плескаясь.

Она отдала бы что угодно, чтобы принять приглашение в его объятия, но справиться с нахлынувшим страхом и уклониться от настойчивых уговоров Факундо она смогла, только притворившись спящей.

Через некоторое время до них донеслись жалобные стоны, почти как человеческие. Это не было похоже на призыв о помощи — так стонут от невыносимой боли или в безвыходном положении. Канделария и Факундо вопросительно переглянулись и, не найдя ответа в глазах друг друга, отправились искать, кто издает такие звуки. На это ушло немало времени, поскольку стоны перемежались долгим молчанием. Но и в молчании чувствовалась нестерпимая тяжесть агонии. Наконец запах указал им путь среди зарослей кустарника. Там они нашли умирающую обезьяну-игрунку. Кто-то несколько дней назад оторвал ей обе передние лапы и хвост. Это было видно по тому, как гнили обрубки и роились вокруг мухи, опьяненные пиршеством разложения. Пара черных грифов клевала обезьянку, вырывая кусочки плоти, а обезьянка смотрела с болью и бессилием, поскольку не могла их даже никак отпугнуть, чтобы не пожирали ее заживо.

— Мы ее спасем? — спросила Канделария.

— Мы ее убьем.

— Но… она же еще живая.

— Именно поэтому.

— Мы можем вылечить ей раны, не знаю, дать шанс.

— У игрунки без лап и хвоста нет никаких шансов в жизни, кардинальчик. Она очень страдает, достаточно посмотреть ей в глаза.

И тогда Канделария посмотрела ей в глаза, а обезьянка посмотрела на нее. Взгляд у нее был почти человеческий. В этих черных глазах было столько надежды, они умоляли о помощи.

— Помоги мне найти толстую палку или камень, — сказал Факундо, запустив руку в волосы.

— Нет, — сказала Канделария, плача, — посмотрите на нее, она думает, что мы ей поможем.

— А мы и поможем. Лучшее, что мы можем для нее сделать, — это прекратить ее страдания. Пожалуй, тебе лучше пойти домой, — сказал он, поднимая самый большой камень, который нашел поблизости.

Канделария сдалась. Ей хотелось уйти и хотелось остаться. В итоге она решила отойти подальше и закрыть глаза. Раздался глухой удар и потом стон. Стон усиливался и не прекращался. Она приоткрыла глаза и увидела, как Факундо снова поднимает камень и замахивается так высоко, насколько хватает рук. Он сбросил камень с силой, но она не видела, как тот упал, потому что опять закрыла глаза, ровно перед тем, как обезьянке размозжило голову. Стон постепенно слабел, пока совсем не затих.

— Идем, кардинальчик, — сказал Факундо, положив руку ей на спину.

Канделария вывернулась, заметив, что у него вся рука забрызгана кровью. Они повернули к дому, но тут снова послышался стон, очень слабый. У нее в животе все перевернулось, рот наполнился слюной. Факундо оглянулся, услышав звуки рвоты.

— Успокойся, мы уже идем домой.

— Нет, она еще жива, я только что ее слышала.

— Тебе показалось, кардинальчик, я уверен, что она мертва.

— А я уверена, что жива.

Она осталась блевать, пока Факундо сходил проверить. Краем глаза она видела, как он еще несколько раз ударил игрунку тем же самым камнем, и от этого ее стало рвать еще сильнее.

— Теперь все, идем, — сказал он.

Канделария шла следом за Факундо и обратила внимание, что у него забрызганы кровью не только руки, но и ноги. Поскольку волосы у него были мокрые и прилипли к голове, она заметила несколько проплешин, где уже ничего не росло. Их было больше, чем она ожидала. Не зря он так старательно причесывается, подумала она.

В этот момент она вспомнила о Габи. Та нашла бы способ убить игрунку менее кровавым способом. Они шагали молча. Слышался только звук шагов по палой листве и учащенное дыхание обоих. У Канделарии стоял перед глазами взгляд игрунки. Она видела ее глаза, когда закрывала свои, и когда открывала, тоже. Она потрясла головой, как будто так могла вытряхнуть мысли. Но это было невозможно. Она не знала, как от них отделаться.

Она пришла домой в слезах и заперлась у себя в комнате. К ужину она не вышла. Ни с кем не говорила. Она слышала издалека голоса матери и Факундо, беседующих за столом. Она удивлялась, как он мог разговаривать так оживленно после того, что произошло днем. Ее продолжал преследовать человеческий взгляд игрунки, просившей только немного сочувствия. Ясно было, что она очень мучилась из-за покалеченных конечностей, но когда Канделария посмотрела на нее, то увидела, как засияли глаза обезьянки в надежде на помощь. А они ее убили, и Канделария никак этому не помешала.

Она долго не могла уснуть, а когда наконец уснула, ей снились кошмары, в которых на нее смотрела игрунка. Еще не рассвело, когда до нее донесся далекий стон, и она не поняла, в самом деле его слышит или он ей только снится. Она немного почувствовала себя своим братом. А потом, когда рвота погнала ее в туалет, — немного своей матерью, а еще чуть позже, когда сдирала кожу с кончиков пальцев, пока не выступили капельки крови, — немного Факундо. Может, не так уж велика разница между тем, чтобы сдирать кожу и рвать на себе волосы. Лежа без сна, Канделария опять услышала стоны и на этот раз побежала будить Факундо. Они поругались. Он обозвал ее помешанной, сумасшедшей. Сказал ей, что она девочка с буйным воображением, а ей было обиднее слышать, что ее назвали девочкой, чем буйной. И тут снова раздался стон. Очень далекий, очень приглушенный, но оба его услышали.

— Черт! — сказал Факундо. — Я не знал, что убить так трудно.

— Трудно, когда опыта нет, — сказала Канделария, вспомнив Габи. — Пойду за фонарем, мы не можем ее так оставить, — добавила она, с трудом закончив фразу.

Прежде чем выйти, Канделария зашла на кухню, взяла нож и дала его Факундо со словами:

— Надо бить в сердце, потому что череп очень крепкий.

На лице Факундо отразилась тревога, рука, оставшаяся свободной, рвала волосы.

— Я не могу, кардинальчик.

— Я тоже.

Они молча посмотрели друг другу в глаза и увидели там отражение собственной боли. Острое лезвие ножа блестело в руках Факундо. Ветер донес до них страдание игрунки, облеченное в стоны. Им было так грустно, что у обоих в глазах стояли слезы.

— Идемте, — сказала Канделария.

— Черт, да не могу я, — сказал Факундо и вернул нож Канделарии.

Она взяла его в свои веснушчатые руки.