Там, где поют киты - Сара Харамильо Клинкерт

Канделария уставилась на него, как будто только что поняла, что солнце всходит по ночам, и он, заметив ее несогласие, спросил:

— Ты мне не веришь?

— Верю, просто я раньше это так не воспринимала, — сказала она и погрузилась в долгое молчание.

— Почему ты вдруг так притихла, о чем задумалась, кардинальчик?

— О том, что ведь солнце и правда всходит ночью, только в других местах, где нам его не видно.

* * *

С появлением Факундо в Парруке воцарилось спокойствие, какого давно не бывало. Смех гостя повсюду отдавался эхом, напоминая о том, как в самые счастливые времена дом наполняли мелодии. Канделария заметила даже, что настроение матери изменилось. Та с первого же взгляда оценила Факундо так же высоко, как золотые самородки, которыми сеньор Санторо некогда расплачивался за комнату. Она вдруг стала общительной и приободрилась. Ради него она вставала с кровати, чтобы готовить свои фирменные блюда из самых свежих ингредиентов, собранных в саду и огороде. Она обожала кричать: «Факундо, Факундо!» — и видеть, как он спешит к ней на помощь, в чем бы та ни заключалась. Начиная с того, чтобы срывать фрукты с верхушек деревьев, удобрять растения и раскладывать всюду бананы для привлечения птиц, и заканчивая тем, чтобы снимать слизняков с салата и других огородных растений. Война со слизнями была бесконечной. Они втроем собирали их вручную в пакет, который потом сжигали.

— Мне хватает того, что приходится делить салат с чачалаками, — сказала мать, как будто оправдывая массовое истребление, которому подвергала бедных слизней.

— По этой логике мы должны бы и белок истреблять, потому что мне обиднее делиться авокадо, — заметила Канделария, чтобы выставить мать в дурном свете перед Факундо.

— Придумала, равнять слизняка с белкой, дочь! Слизни, наверное, ничего не чувствуют, они же, считай, из одной слизи состоят. Потому так и называются: слиз-ня-ки.

— А как ты равняешь салат с авокадо, мама?

— Ну-ка, ну-ка, — примирительно вмешался Факундо, — это вопрос эстетической и гастрономической ценности. Почему мы истребляем слизняков, а белками — любуемся? Ответ в том, что авокадо нам нравятся больше, чем салат, а белки нам кажутся красивее слизней. Мы преклоняемся перед красотой, потому что она не требует объяснений.

И так каждый раз — после вмешательства Факундо все трое замолкали, и спор умирал естественной смертью.

Сами того не ожидая, они превратились в маленькую семью, в которой Факундо играл нейтральную роль: в свои тридцать он был слишком молодой, чтобы выступать в роли отца, но слишком взрослый, чтобы быть ребенком. Ко многим вещам он относился с почти детским энтузиазмом, зато в других делах проявлял стариковскую мудрость и дипломатичность. Он с комфортом занимал промежуточное положение между двумя крайностями, умея достичь взаимопонимания с матерью и дочерью и уделить им внимание, которого каждая требовала. Если мать хотела собирать камни, Канделария предлагала отвести его посмотреть гнезда оропендол[10] а если погулять тянуло Канделарию, мать тут же затевала самый сложносочиненный обед, какой только могла придумать, чтобы удержать Факундо поближе к дому. Они постоянно соперничали, но он находил такое решение, чтобы ни та, ни другая не чувствовала себя победительницей.

Казалось, обеим общество Факундо было необходимо, как ветвям деревьев необходимо солнце. Ни та, ни другая не могла объяснить магнетического воздействия, который он на них оказывал. Им просто хотелось больше. Больше разговоров, больше прогулок, больше вопросов, которые заставляли их думать. А получив свое, они понимали, что хотят еще больше. Больше внимания, больше похвал, больше заботы. Обе требовали того, чего у них давно не было. А получив это, словно расцветали, прорастали, наливались. Они расширяли свои владения, напористые, как лианы, которым неведомо, как страдают обвитые ими перила, поскольку перила об этом молчат. Им хотелось все больше, еще чуточку больше. Они были требовательны и бесцеремонны, как дождь, который не спрашивает у луга разрешения пролиться на него. Факундо удовлетворял все их требования, потому что они отвечали ему тем же. Он уделял им внимание, чтобы получить его, предлагал заботу, потому что знал — этим обяжет их позаботиться о нем. Он был гостем и паразитом одновременно. Но так вели себя все трое, и поэтому их треугольник с первого дня был равносторонним. И равенство сохранялось, потому что каждый угол с силой тянул на себя, чтобы удовлетворить собственнее потребности.

Энтузиазм Факундо был заразителен. Он содержал себя в безупречном порядке и чистоте. Брюки у него никогда не были мятыми, потому что он сам гладил их каждый раз перед тем, как надеть. Все его рубашки выглядели как новенькие, а под вечер казались такими же свежими, как утром, даже после того, как он лазал на деревья собирать фрукты, вешать домики для птиц или изучать дона Перпетуо в его естественной среде обитания. Складывалось впечатление, что он вообще не потеет. И это при том, что он по несколько раз в день отжимался, чтобы сохранить твердость мускулов. Он мыл даже подошвы обуви. Стирал одежду еще до того, как она испачкается, обязательно мылся, прежде чем одеться, а потом еще раз вечером, перед сном. Больше всего он был озабочен своими волосами: то и дело приглаживал их, не мог пройти мимо окна, не посмотрев на свое отражение, чтобы убедиться, что каждая прядь на своем месте. Подметать входило в обязанности Канделарии, и она заметила, что выпавшие волосы Факундо попадаются по всему дому даже чаще, чем ее собственные, а это было непросто, но когда попыталась пошутить на эту тему, Факундо не засмеялся.

Она начала пытаться совладать со своими вросшими ногтями после того, как присмотрелась к рукам Факундо. Они у него были почти женские — такие мягкие и ухоженные. Она начала стесняться растительности на своем теле, потому что у него не только был идеально выбритый подбородок, он и на всем теле удалял волосы. Она никогда не видела, чтобы мужчина так делал, думала, эта привычка ограничивается женским миром и профессиональными пловцами. Дело в том, что Факундо, похоже, не выносил вида ни одного торчащего волоска, потому что сразу бросался его выщипывать с почти болезненной одержимостью, и Канделария задумалась, что волосы на теле — это, наверное, неправильно и ей тоже надо их удалять. Она попросила разрешения у матери — не потому, что хотела узнать ее мнение, а потому, что ей нужны